Саша с Варварой Михайловной накупили в Туле всё нужное для Марьи Александровны. Я уже начала вечером работать на нее. У нее всё сгорело решительно, и надо ей всё завести и одеть ее. и вот еще новая забота!

Чертков вечером привозил стереоскопические снимки, сделанные в Мещерском, где гостил у него Лев Ник. И Лев Ник., как ребенок, на них радовался, узнавая везде себя. Гольденвейзер играл, Лева нервно расплакался. Свежо, 12°, и северный ветер.

5 июля. Жизни нет. Застыло как лед сердце Льва Николаевича, забрал его в руки Чертков. Утром Лев Ник. был у него, вечером Чертков приехал к нам. Лев Ник. сидел на низкой кушетке, и Чертков подсел близко к нему, а меня всю переворачивало от досады и ревности.

Затем был затеян разговор о сумасшествии и самоубийстве. Я три раза уходила, но мне хотелось быть со всеми и пить чай, а как только я подходила, Лев Ник., повернувшись ко мне спиной и лицом к своему идолу, начинал опять разговор о самоубийстве и безумии, хладнокровно, со всех сторон обсуждая его и с особенным старанием и точностью анализируя это состояние с точки зрения моего теперешнего страдания. Вечером он цинично объявил, что всё забыл, забыл свои сочинения. Я спросила: «И прежнюю жизнь, и прежние отношения с близкими людьми? Стало быть, ты живешь только настоящей минутой?» – «Ну да, только настоящим», – ответил Лев Ник. Это производит ужасное впечатление! Пожалуй, что трогательная смерть физическая с прежней нашей любовью до конца наших дней была бы лучше теперешнего несчастия.

В доме что-то нависло, какой-то тяжелый гнет, который убьет и задавит меня. Брала на себя успокоиться, быть в хороших отношениях с Чертковыми. Но и это не помогло; всё тот же лед в отношениях Льва Николаевича, всё то же пристрастие к этому идиоту.

Ездила сегодня отдать визит его матери, видела своих внуков. Старушка безвредная; поразила меня своими огромными ушами и количеством съеденной ею при мне всякой еды: варенца, ягод, хлеба и проч.

Кроила Марье Александровне рубашки, шила на машине юбку и рубила платки. Заболела голова.

Были Булыгин, Ге, Гольденвейзер. Ох, как тяжело, как я больна, как я молю Бога о смерти! Неужели это ничем не разрешится и Черткова оставят жить в Телятинках? Горе мне! Хотелось бы прочесть дневник Л. Н. Но теперь всё у него заперто или отдано Черткову. А всю жизнь у нас не было ничего друг от друга скрытого. Мы читали друг другу все письма, все дневники, всё, что писал Лев Николаевич. Понять моих страданий никто не сможет, они так остры и мучительны, что только смерть может их прекратить.