Историки консервативной школы выражали несогласие с концепцией Гардинера и Фирта и подчеркивали как достоверность «Истории мятежа» (хотя нюансы имели место), так и важность той роли, которую ее автор сыграл в английской истории. Так, кембриджский профессор Бр. Уормолд считал, что Кларендон придерживался таких же принципов, что и Дэвид Юм в XVIII столетии; важнейшими для них были полномочия властей и свобода. В предисловии к изданию 1976 года. Уормолд приводил высказывание Юма: Кларендон «всегда был другом свободы и конституции», и никогда «ни обида, ни благодарность, ни амбиции не влияли на его неподкупный разум» [111, XXXII]. От себя он добавлял: «Интерпретация Гардинера и Фирта в большой мере строится на заключении, что эти произведения сами по себе ключ к его концепции и прошлым политическим действиям. Из этого вытекает их следующее заключение, будто его мнения и цели не претерпели никакого развития, а были постоянными на протяжении всей жизни, и что опыт пережитых им событий не влиял на его взгляды. Такую картину создают „История“ и „Жизнь“. Но такая картина, в сущности, невозможна» [111, 3]. Высокую оценку Кларендону как политику и как историку дал известнейший консервативный историк Х. Тревор-Ропер [102]. Он называл автора «Истории мятежа» «возможно, самым великим мастером иронии среди всех историков» и напоминал о некоторых оценках им исторических фигур. Так, Арандел у него «генерал, в котором не было ничего боевого, кроме наружности», а епископ Эббот «возглавлял один из самых плохих колледжей Оксфорда, для чего он имел достаточные знания».

«Защитительный» характер имеет работа историка Р. Харриса, прямо вступившего в полемику с Хаттоном и утверждавшего: если в сочинении Кларендона обнаруживаются некоторые неточности, то они объясняются не предвзятостью, а отсутствием под рукой нужных источников. Когда такого рода данные у него имелись, он был точен в деталях. В чем-то с Хаттоном можно согласиться, но никак не с его обвинением, будто книга Кларендона — «замечательная коллекция положений, требующих опровержения», что это — «ложный портрет событий» [48, 396–397]. Предвзятой Харрис считал критику в адрес Кладендона со стороны историков XIX века Генри Галлама и Гардинера, которые, будучи уверены в том, что только парламент был правой стороной в конфликте, не желали тратить время на другую сторону. Харрис напоминал о суждении Гардинера о Кларендоне как о «посредственном государственном деятеле», чьи взгляды были основаны на «отрицании». Вигские историки были неспособны признать в Кларендоне автора новой теории «смешанной монархии», которая предполагала, что король должен вернуться к конституционным основам, сохранив законную власть, но при уважении прав парламента. Поэтому Хайд не хотел полной победы ни той, ни другой стороны [48, 397–398]. Харрис считал Кларендона защитником конституционных свобод и предшественником Эдмунда Берка. Берк защищал идею свободы в годы Американской революции, но он стал защитником традиции во времена Французской революции, написав «Размышление о революции во Франции». В 1640 году Хайд был критиком злоупотреблений исполнительной власти, но, в конце концом, встал на защиту традиции. Кроме Берка, Харрис называл «прямыми преемниками» Кларендона историков Э. Гиббона и Д. Юма. С этим можно согласиться, но с существенной оговоркой: канцлер вряд ли мог принять скептическое отношение просветителей к религии.