Тут я, действительно ахнула: «Врешь! И она? Как? Когда?»

«Когда-когда… — отвечала Лариса. — Были у них в гостях, выпили… Так он где-то в коридоре на сундуке успел. А потом она приходит ко мне и плачет, нюни распустила: „Лариса Павловна, я беременная… Простите меня, пожалуйста, но я не знаю, что мне делать“. Так что пришлось оплачивать аборт. Ой, да что ты вообще знаешь о нем? Вот представь себе, что я переживала!»

Надо сказать, что эта история сильно поразила меня во всех отношениях. Но стойкость Ларисы какова? Даже мне в Москве ничего не рассказывала. Что-то невероятное… А подружка наша какова? А он? Ну, ничего не поймешь, где правда, где кривда.

* * *

И еще о Сан-Григорио, куда нам предстоит вернуться снова. Не только мелко-поместные интересы роднили Андрея с этим местечком, но и наполеоновские планы… Он снова и снова поглядывал на основной замок в надежде когда-нибудь его купить и «организовал» там киноакадемию, но… не для студентов. А для лучших режиссеров мира, включая Феллини или Антониони, которые «будут приезжать сюда набираться духовности». Эта идея неоднократно поражала меня. Не слишком ли глобальное намерение зарождалось и закреплялось в его душе… Ах, какая гордыня! И это было для меня страшновато…

А позднее в кусочках его дневника, опубликованных в «Континенте», я прочитала с некоторым содроганием подтверждение раздражавшим меня тогда собственным предположениям: «Сейчас человечество может спасти только гений — не пророк, нет! — а гений, который сформулирует новый нравственный идеал. Но где он, этот Мессия?» Значит он совсем серьезно и все более величаво примеривался к этому образу… Где же здесь христианство и любовь к малым сим? Меня это мучило…

Тем не менее еще долго, почти до конца всякая моя поездка к Тарковским с одной стороны оставалась все равно праздником, и я неслась к ним, как на свадьбу. С другой стороны чем далее, тем более больной чувствовала я себя, уезжая от них. Мелочи и детали множились, создавая невыносимую гнетущую атмосферу, за которой не было любви, а была жесткая ставка на победу друг над другом во что бы то ни стало. Но через некоторое время я начинала привычно скучать, и все болезненное забывалось, как после родов. Снова летела к ним по первому зову и снова возвращалась все более угнетенной. Может бьггь, даже не так существенны были детали, но какая-то глобальная ложь, зависшая в воздухе, прятавшаяся за каждым словом.