Сам Дмитрий говорил немного иначе.
ИЗ ИНТЕРВЬЮ ДМИТРИЯ СЕЗЕМАНА РАДИОСТАНЦИИ “СВОБОДА”, КОТОРОЕ ОН ДАЛ ВСКОРЕ ПО ВОЗВРАЩЕНИИ В ПАРИЖ В 1976 году: Две культуры – это ведь не две суммы знаний, это два образа мысли, два ощущения мира. Русская, как только я попал в Россию, поразила меня и пленила. Тем не менее, ни метафизический бунт Достоевского, ни всеприятие Толстого прочно привиться так и не смогли. Всё, что я до этого во Франции читал, учил, всё, что мне внушали, противилось неразумному и восторженному, как полагалось, приятию действительности. Потому что и Вольтер, и Стендаль, и Флобер, и Ларошфуко, и Андре Жид, и Пруст, мой любимый Пруст, научили меня несколько скептическому взгляду на жизнь…1295
ИЗ ИНТЕРВЬЮ ДМИТРИЯ СЕЗЕМАНА РАДИОСТАНЦИИ “СВОБОДА”, КОТОРОЕ ОН ДАЛ ВСКОРЕ ПО ВОЗВРАЩЕНИИ В ПАРИЖ В 1976 году:
Тому самому скептическому взгляду, который отличал и Мура. И даже в большей степени именно Мура. При этом их французский скептицизм вовсе не исключал ни искренности, ни откровенности, ни глубины чувств, ни любви к родине. Только их родиной была Франция. Не Чехия и не Финляндия – там Мур и Дмитрий только родились. Именно Франция. “Мы ощущали себя соотечественниками, франкофильными эмигрантами в советской России”, – говорил мне Никита Кривошеин. Все они были успешны, по советским меркам – богаты. Но все мечтали когда-нибудь вернуться в Париж. И вернулись.
Первым, еще в 1971 году, уехал Никита Кривошеин. Его считали человеком неблагонадежным, близким к диссидентам, а таких в начале 1970-х выживали за рубеж.