Я очень рад, что у меня есть маленькое средство отплатить тебе хоть немножко следующими выписками из двух писем В.[122] о разговоре его с Буэ-Вилльомэ{547}, бывшим начальником штаба Гамелэна{548}, – который приезжал в Брюссель, по возвращении в Париж, и виделся там с В., они приятели no Maison Lafitte[123], [124]. Извлекаю сущность двух писем. Предмет их один и тот же. В. вообразил, не знаю почему, что П[исьмо] 198 не дошло до меня, и в П[исьме] 199 повторяет прежнее с некоторыми прибавлениями и изменениями; буду делать ссылки на то и другое, воздержи ваясь, по возможности, от комментариев и предоставляя их тебе самому.

П[исьмо] 198:

Вчера видел Буэ в первый раз. Весь вечер слушал его болтовню. Не пересказать всего: ну, хоть кое-что, без связи, системы, стиля, разбора дичи от недичи, à bâtons rompus[125], что вспомню; слушайте. Все пленные говорили им, что если бы после Альмы немедленно штурмовать южную часть С.[126], то он был бы в их руках. Арно{549} сделал бы это; к сожалению, нравственные его силы, остановившие косу смерти на несколько дней (по выражению Императора)[127], должны были, наконец, уступить законам природы. Арно не послушался бы Роглана{550}, который не хотел рисковать немедленным приступом. Канробер тоже хотел действовать немедленно, но Роглан старше его, и пришлось уступить осторожному англичанину. Откладывая штурм на 20 дней, союзники полагали найти укрепления почти в том же положении, но, к их большому удивлению, в эти 20 дней осажденные успели произвести гигантские работы. В день бомбардирования мы, говорит Буэ, сделали только диверсию с моря и заставили замолчать укрепления (??), воображая, что подобный же успех происходит и со стороны суши. Между тем оказалось, что там успеха не было и штурма дать было нельзя. Тут мы убедились в неимоверной деятельности и познаниях инженеров и артиллеристов, а также и моряков, действовавших в укреплениях, и узнали, что русские в неделю воздвигают то, что англичане (о своих не говорит, о самолюбие!) не сработают и в два месяца. В дальнейшем разговоре, возвратясь к беспрестанно и поныне вырастающим из земли защитам и говоря о быстроте исправления того, что удавалось повредить, Буэ воскликнул:

– Англичанам в месяц не сделать, что русские делают в три дня!

«Мы воображали, – говорит Буэ, – что наше главное преимущество состоит в armes spéciales, génie et artillerie[128]; воображали, что русская пехота по бывшей ее славе превосходна. Вышло совершенно наоборот. Мы оказались слабы в armes spéciales, а пехота русская оказалась несравненно ниже ее репутации. Он видел собственными глазами, как зуавы и венсенские егеря справлялись с русскою пехотой при Инкермане. Один батальон зуавов разбивал целых два русских полка, проходил штыками сквозь них и, обратясь, ударял с тылу, рассеивая неприятеля во все стороны». По-моему, это нелепость, и вот в доказательство выписка из П[исьма] 199, где говорится: «Буэ видел, как батальон зуавов пробил полк насквозь и, обернувшись, разбивал его во все стороны». (Здесь из двух полков сделался уже один.) Слабость русской пехоты Буэ приписывает дурной пище и бивакам открытым и (П[исьмо] 199) недостатку карабинов Минье. О пище говорит с большим удивлением: сухари из черного хлеба и вода, – вот все, что едят наши; очень часто и большею частью столь труден подвоз провианта! Хлеб, говорит, таков, что наши собаки есть не будут; многие из русских дезертиров показывают, что бежали по причине голода. Экзальтацию русскую при нападении Буэ приписывает влиянию наших попов, которые будто бы понуждают не давать пардона и убивать раненых и пленных {quelle bêtise[129]}; разуверить его невозможно; все союзники убеждены в этом влиянии попов. «Попадется, – говорит Буэ, – в наши руки, то мало его повесить; надо четвертовать это адское исчадие». По Буэ, Севастополь возьмут штурмом, когда захотят; но не хотят жертвовать для этого 8 тыс. человек. Теперь намерены прежде разбить нашу армию, а потом Севастополь сдастся сам собой.