{Кончина Императора Николая I была официально подробно описана; нет сомнения, что некоторые из его приближенных описали ее в своих записках, в которых можно будет видеть, насколько справедливы носившиеся слухи о том, что он умер не собственной смертью. Я же передал только то, что мне достоверно известно.} Последнее время Император не спал по ночам, а молился, стоя на коленях, и не внимал просьбам лиц, уговаривавших его лечь спать. Привыкнув не только повелевать всем в России, но и иметь постоянно сильное влияние на судьбы большей части Европы, он не мог без сильных нравственных потрясений видеть падение своего могущества. По моему мнению, эти нравственные потрясения и довели его до преждевременной могилы; известно, что при них простуда сильнее действует.

27 января 1855 г. была свадьба старшей дочери Клейнмихеля, Елизаветы, в домовой церкви главноуправляющего путями сообщения; жених ее, флигель-адъютант Пиллер фон Пильхау{558}, считался в Кавалергардском полку, а потому Государь, бывший его посаженым отцом, надел мундир этого полка. Найдя поданные ему сапоги некрасиво сидящими, он приказал подать другие, но для того, чтобы их надеть, надо было снять шерстяные носки. Государь ездил всегда в санях и, по возвращении от Клейнмихеля, почувствовал простуду, так что не выезжал после этого дней десять. Почувствовав себя лучше, он, вопреки совету врачей, выехал для смотра какого-то маршевого батальона, проходившего через Петербург для укомплектования наших действующих войск, при чем еще сильнее простудился и, проболев после этого еще дней десять, скончался.

20 февраля была назначена торжественная присяга в Успенском соборе, куда я по болезни не поехал. В начале звона на Ивановской колокольне один из самых больших колоколов, называемый Реут{559}, упал и проломал своды колокольни. Не знаю причины этого падения; в народе оно принято за дурное предзнаменование.

Неудобство домов, которые я и сестра нанимали в Денежном переулке, побудило нас в начале 1855 г. переехать; я переехал к старому Каменному мосту в дом Сорокина^н, напротив Кремля, а сестра на Знаменку в дом княгини Голицыной^н. Неудобства нашего нового помещения состояли в том, что оно было во 2-м этаже, а жене моей запрещено было ходить по лестницам, и в том, что, по новизне его отделки, в некоторых комнатах была заметна сырость. Первое неудобство было отстранено до некоторой степени тем, что по лестнице, на половину ее вышины, были проложены рельсы, на которые поставлено кресло; жена, садясь в него, могла посредством особого устройства сама подняться до половины лестницы. Относительно сырости в некоторых комнатах, мы надеялись, что она исчезнет к будущей зиме, но в этом ошиблись. К этим неудобствам присоединилось еще следующее, вполне неожиданное. Река Москва в обыкновенное время очень мелка, но вода в ней значительно поднимается в так называемые паводки и, в особенности, в весеннее половодье. Дабы она не могла выходить из берегов в центре столицы, набережные с обеих ее сторон устроены вышиною в 4 саж., так как вода в реке весной редко поднимается до этой высоты. 17 апреля 1855 г., в день тезоименитства нового Императора, был у генерал-губернатора торжественный обед; когда я поехал на этот обед, вода в реке была высока, но далеко еще не доходила до гребня набережных. Возвращаясь же с обеда, я нашел мостовую набережной затопленной водой. Жена моя ничего не знала об этом; я поспешил ее вывести из дома и посадить в экипаж, в который она взошла по доскам, намощенным на крыльце дома, затопленном уже водой. Мы прожили три дня до спада воды у сестры. Лошадей вывели из нашей конюшни, но экипажи нельзя было вывезти, и низ кузова нашей кареты отмок и отвалился. Новый непредвиденный убыток для моего чрезвычайно тощего кармана. Моя канцелярия помещалась в нижнем этаже занимаемого мною дома; с трудом спасли письменные дела, и спасавшие их едва успели выбраться через окно нижнего этажа {до возвышения в нем воды}.