Очутившись на другом берегу реки, покойный Иван Матвеевич Сусловский, добрейшая душа, но весьма ограниченный и слабый человек, долго не решался, что дальше предпринять, и помнил только, что начальник колонны князь Андроников сказал ему: на той стороне реки вы уже действуйте по своему усмотрению и соединитесь с главным отрядом или дождитесь моей переправы. Однако медлить было нельзя, солнце стало уже клониться к западу; решили идти вдоль течения реки к аулу, где рассчитывали найти генерала с войсками. Несколько горцев на благородной дистанции следили за нашим движением, и мы, пройдя верст шесть, услыхали впереди звуки ружейных выстрелов, а еще версты через три-четыре, поднявшись на возвышение, увидели пылавший аул и дымки выстрелов, вспыхивавших из-за горящих на плоских кровлях саклей кучек хворосту, заготовляемых горцами на зиму для топлива. Войска уже отступали от аула к переправе. Мы должны были ускорить шаг, чтобы скорее присоединиться к хвосту арьергарда и не дать времени горцам занять или разрушить переправу, что поставило бы нас в крайне скверное положение. Уже стало смеркаться, когда мы появились под самым аулом; моя команда тотчас была рассыпана по крайним саклям и завязала перестрелку с исподволь возвращавшимися в аул жителями, скрывшимися было в верховья крутой балки при взятии аула, а батальон пошел прямо к мостику, по которому могли проходить не более трех-четырех человек в ряд. Когда гренадеры перешли, наконец, все, тогда я собрал всю свою команду, бегом бросился к мосту и, ведя лишь одного раненого в руку донского казака, благополучно присоединился к своим. С четверть часа гренадеры еще потешались бесполезной тратой патронов, стреляя по одиночным горцам, показывавшимся из-за саклей, затем мы двинулись по дороге к лагерю, куда и прибыли уже довольно поздно, очень утомленные.

Князь Андроников со своей колонной, не помню уже каким способом, переправился где-то выше по реке и ночевал на той стороне. Следующий день он употребил на истребление ближайших к берегу засеянных полей и к вечеру возвратился в лагерь. За два дня, 20 и 21 июня, раненых набралось у нас человек до тридцати. Генерал Б. посетил всех, благодарил, обнадежил Георгиевскими крестами.

Между тем «лазутчики» все сновали в его палатку – очевидно, что-то предпринималось еще. Дня через три, кажется, отряд опять выступил двумя колоннами: одна пошла по течению реки, другая переправилась через мост у разоренного аула, прямо в гору на перевал; при этой колонне под начальством самого генерала следовал и я с партизанской командой. После чрезвычайно трудного, утомительного перехода по снегу, по камням и адским тропинкам мы поздним вечером только добрались до какого-то узкого ущелья, где и ночевали бивуаками и, невзирая на конец июня, мерзли жестоко. На другое утро, пройдя несколько верст и зажигая пустые аулы общества Канада, мы увидели большой аул, кажется Колоб, в который только что вошли грузинские милиционеры, бывшие в авангарде той, другой колонны, двинувшейся по реке, и уже успевшие поджечь несколько саклей. Жители, очевидно заранее предуведомленные нашими же лазутчиками, успели вывезти свои семейства, скот и почти все имущество дальше в трущобы; слабая попытка их отстаивать аул была отбита милиционерами и егерями, захватившими значок и несколько пленных. Рассыпавшиеся по саклям люди наши не нашли почти ничего, что стоило бы назвать добычей; найдено было несколько кувшинов и тазов красной меди, да несколько телят. Простояв у аула часу до четвертого в ожидании возвращения посланных к скрывавшимся жителям лазутчиков, коим поручено было передать воззвание, приглашавшее смириться, покориться, дать заложников и еще что-то в этом роде – на что последовал решительный отказ, отряд, соединившись в одну колонну, отступил по ущелью, истребляя по пути посевы, и невдалеке ночевал.