На последние годы советской власти, как вы знаете, пришлась очередная волна эмиграции. Больше половины, а то и три четверти моих студентов были нацелены на отъезд. По канону количество учащихся в группе не должно было превышать 15 человек. Идеальным считалось число 12. Однако желающих в сжатые сроки выучить английский было столько, что иногда приходилось нарушать все писаные и неписаные правила. Мой личный рекорд – 22 человека в группе. Полный курс состоял из трех циклов по 25 занятий. К концу третьего цикла начавший с нуля студент достигал уровня «Intermediate» (причем сильного). Мы занимались каждый день, кроме воскресенья. Занятие длилось три астрономических часа. В обычных классах людей запихивают за парты, и им поневоле приходится пялиться в затылок тем, кто сидит перед ними. Мы же, в соответствии с общей концепцией, рассаживали учеников полукругом. Согласитесь, что глаза и губы выразительнее спин и затылков.
Я вел по три группы в год. Больше просто не мог – слишком интенсивными (в первую очередь, конечно, психологически) были эти занятия. После одного такого месяца надо было еще месяц как минимум приходить в себя. Проработав так лет семь-восемь, я понял, что пора сделать паузу…
ГОРАЛИК. Это какие годы?
ВЕДЕНЯПИН. Это, наверное, с 1988-го по 1995-й или 1996-й.
ГОРАЛИК. Для всех эти годы оказывались очень сложным временем.
ВЕДЕНЯПИН. Знаете, Линор, я от многих слышал, в том числе от людей очень тонко чувствующих время, скажем, таких как Пригов, и от других людей искусства (включая и моих ровесников), что им казалось, что советская власть будет вечной. Мне так не казалось никогда. Не хочу – тем более задним числом – изображать из себя прозорливца, но, глядя на этих старцев на мавзолее и, вообще, на происходящее, я не сомневался, что в самое ближайшее время все «вот это» должно кончиться. Это было самоочевидно. Ну а когда Горбачев стал рубить сук, на котором сидит, стало ясно, что очень скоро и ветка, а скорее всего, и все дерево рухнут. Да, путч – это, конечно, важный был момент. И опять я помню, как люди испугались, стали говорить, что вот все, каюк. Но послушайте, мне кажется, не надо быть поэтом, чтобы почувствовать, что организация, назвавшаяся ГКЧП, обречена. С таким именем нельзя выжить. Я – честное слово! – сказал: «три дня», как и было, если вы помните. И конечно, когда все это началось, я поехал к Белому дому. Из метро выпускали, но уже был комендантский час. Простоял там в толпе всю ночь. Это был первый и, пожалуй, последний раз, когда я чувствовал себя внутри совершающейся