ГОРАЛИК. Мне кажется, вы были тогда не единственный, кто так думал, – просто эти люди редко получали возможность поговорить об этом друг с другом. А то, может, что-нибудь пошло бы иначе.

ВЕДЕНЯПИН. Может быть. Да, момент был совершенно особенный.

ГОРАЛИК. Что было в эти годы с вашей семьей, с детьми?

ВЕДЕНЯПИН. Мне рассказывают, что в конце 1980-х – начале 1990-х были невероятно серьезные проблемы с продуктами, дикие очереди, люди писали номера на ладони, стояли часами за молоком… Наверное, так и было, но вот, ей-богу, я этого не помню. Почему я этого не помню? Если вы думаете, что я не ходил по магазинам, это не так. Значит, либо я это вытеснил, либо это не переживалось так остро. Я помню, что мой сын увидел свой первый недозрелый, но уже какой-то сморщенный банан лет в пять, такое было. Но настоящих бытовых ужасов не помню. Кстати, эта моя работа на курсах по методу Шехтера приносила неплохие деньги. Другое дело, что я вел всего три группы в год. Если бы я был нормальным человеком, а не придумал себе, что я пишу стихи и не могу поэтому слишком много времени тратить на то, что к стихам отношения не имеет, я бы мог вообще прилично зарабатывать. Но какие-то деньги даже у меня были тогда. А кроме того, несмотря на периодические перестрелки «новых русских», сегодняшних страхов еще не было. Скажем, наш сын уже во втором классе сам ездил в школу с «Молодежной» (а школа находилась на Новом Арбате). Впрочем, погодите, это еще 1988 год. Но тем не менее… Сейчас это представить себе невозможно, но тогда это было нормально. И в голову никому не приходило, что его украдут, возьмут в рабство и прочее.

ГОРАЛИК. Мы сейчас подходим к концу 1990-х – что происходило после того, как вы ушли с языковых курсов?

ВЕДЕНЯПИН. Я начал переводить прозу.

ГОРАЛИК. С чего это начиналось?

ВЕДЕНЯПИН. Одна дама, сотрудник какого-то небольшого издательства, дала мне почитать Исаака Башевиса-Зингера по-английски, его короткие рассказы. Есть такой у него сборник: «Passions». И эти рассказы мне ужасно понравились. И когда я об этом сказал, мне предложили их перевести. Пообещали напечатать. Даже, кажется, сразу в двух издательствах. Другое дело, что пока я переводил, одно издательство сгорело в прямом смысле слова, а другое прогорело. Но через какое-то время все было напечатано в издательстве «Текст», сначала неполная версия зингеровской книжки (русская книга называлась «Последняя любовь»), а потом весь сборник «Страсти» целиком.(Кстати, лет через десять я составил и выпустил в том же издательстве еще один сборник рассказов Зингера: «Кабалист с Восточного Бродвея».) Дальше больше: мои английские друзья показали мне незадолго до того вышедший американский роман «A Home at the End of the World» Майкла Каннингема, я прочитал, и мне захотелось его перевести. Это очень честная и живая книга, по-моему. Сережа Гандлевский, который к тому времени уже работал в журнале «Иностранная литература», отнес этот роман начальству, им понравилось, и я подписал договор с журналом на перевод. Роман вышел сначала в «Иностранке», а потом в виде отдельной книжки, выдержавшей несколько переизданий, – он явно имел успех. Меня попытались сделать ответственным за Каннингема, но я уклонился. Не стал переводить толстенную эпопею (вторую книгу) и четвертую, наоборот, тоненькую памфлетоподобную фантасмагорию. Впрочем, еще два романа Каннингема я все-таки перевел: третий и пятый, соответственно «Часы» (про него все слышали благодаря фильму с голливудскими звездами) и «Начинается ночь». С Каннингемом мы переписывались немножко и несколько раз виделись: сначала в Нью-Йорке, потом в Москве. С ним связана одна смешная история. В какой-то момент ко мне, как к переводчику его романов, приехала съемочная группа. В Америке решили сделать о нем небольшой фильм (причем для русских и по-русски) как об одном из американских писателей, популярных в русской эмигрантской среде. Они приехали ко мне, расставили свою аппаратуру и начали задавать вопросы. И я сказал, что – благодаря, вероятно, Голливуду – словосочетание «американский писатель» вызывает у нас, в России, довольно стойкую ассоциацию с таким ухоженным типом в модных очках, сидящим в светлой комнате с отличным видом, ноги на столе, Mac, чашка кофе… А вот Каннингем, говорю я дальше, на такого буржуазного писателя совсем непохож – во всяком случае, судя по его предисловию к «Дому на краю света». А в этом предисловии он пишет, что для него в те времена проблемой была даже пишущая машинка, что он скитался по знакомым и так далее. А мне на это говорят: «Мы только что записали небольшое интервью с Каннингемом у него дома. Хотите посмотреть?» Я, естественно, захотел. И они показали мне эту запись: светлая комната, широкое окно, стол, Mac, раскованный красавец Каннингем… Ноги не на столе, но как бы на столе… Конечно, эта съемка состоялась уже после того, как ему присудили Пулитцеровскую премию и уже, кажется, был сделан фильм «Часы», я уверен, что он ничего не придумывал в своем предисловии, но все равно вышло смешно. Кстати, именно тогда, когда он, преодолевая бытовые и финансовые трудности, работал над «Домом на краю света», не вполне зная еще, что он писатель, он, по-моему, и написал свою лучшую книжку.