Расин же всего несколько месяцев спустя после этой пронесшейся над театром грозы был еще настолько неравнодушен к театральным делам, что затеял очередную ссору. Даже если исходить не из заповедей христианского смирения, а из литераторских обычаев, основания злобствовать на своего противника у Расина на сей раз были не слишком весомые. Противником этим оказался аббат Клод Буайе – очень посредственный и очень плодовитый драматург, чьи пьесы составляли как бы постоянный фон парижской театральной жизни, никогда не привлекая к себе особого внимания, но и никогда не исчезая вовсе с афиши. К Расину Буайе относился с естественной завистью и недоброжелательностью, но и в этом не выделялся из всей литераторской братии. Правда, в девяностые годы он снова, как и в случае с первой пьесой Расина, «Фиваидой», оказался прямым его соперником.

Дело в том, что запрету на постановки «Гофолии» в Сен-Сире способствовало не только возмущение духовных лиц, но и происки собратьев-драматургов, жаждавших внести и свою лепту в богоугодные развлечения короля и его супруги, Буайе пользовался поддержкой аббата Тетю, близкого к госпоже де Ментенон (того самого, который наперекор мнению Расина и Буало одобрил перевод Платона, сделанный аббатисой Фонтевро, и сопровождал маркизу де Севинье на представление «Есфири»). И когда госпожа де Ментенон решила отказаться от постановки «Гофолии», под рукой у нее была пьеса Буайе, также написанная на библейский сюжет, – «Иевфай». В 1691 году эта пьеса шла в Сен-Сире в очередь с расиновскими трагедиями и почему-то ропота священников не вызывала. Буайе, очевидно, вошел во вкус столь благочестивого сочинительства, и в 1695 году в Париже шла его новая трагедия на тему Священного Писания, «Юдифь». Эта пьеса и ее автор и стали предметом нападок Расина. Примерно в то же время, когда он увещевал сына ни в коем случае не появляться на спектаклях в Марли, он писал Буало: «Хотя вы и питаете отвращение к дурным стихам, я все-таки прошу вас прочесть "Юдифь", особенно предисловие, и сообщить мне, что вы об этом думаете. В этой стране никогда еще не появлялось ничего столь ничтожного…» И он не поленился сочинить эпиграмму:

Буайе, как водится, ему отвечал, именно указывая на противоречие между громогласно заявляемой набожностью Расина и его мелочно-мстительным поведением на деле.

Расин не раздувал ссору; он ответил Буайе через три года после представления его «Юдифи» и незадолго до собственной кончины чем-то средним между эпиграммой и эпитафией. Он писал сыну 24 июля 1698 года: «Бедный Буайе умер позавчера, говорят, в возрасте восьмидесяти трех или четырех лет. Утверждают, что он за свою жизнь написал более пятисот тысяч стихов, и я этому верю, потому что он ничем другим не занимался. Если бы у нас был обычай сжигать мертвых, как было принято у римлян, можно было бы устроить ему такие же похороны, как тому Кассию из Пармы, кому не потребовалось иного костра, кроме его собственных сочинений, из которых разожгли жаркое пламя». Но есть свидетельство, что Расин и Буало не ограничились упражнениями в остроумии; анонимная запись нам сообщает, что «…трагедия "Юдифь", на которую стремился весь Париж, была пренебрежительно встречена при дворе. Правда, происки господина Расина и господина Депрео много тому способствовали…»