Короче сказать, я попадаю в положение человека, который при голосовании становится в ряды «воздержавшихся».

Тогда просыпается моя совесть и говорит: «Товарищ Наливкин, вашего дедушку, несомненного черносотенца[697], вряд ли кто из наших современников согласится признать за социал-демократа; вместе с тем вы, по крайней мере в отношении расценки труда, рассуждаете почти так же, как и ваш достопочтенный родственник. Не находите ли вы, товарищ, это хотя бы несколько зазорным для себя?..»

В тайниках своей души я признаю, что положение получается, действительно, некрасивое; но я теряюсь, мечусь из стороны в сторону, не знаю, как примирить это и иные противоречия переживаемого нами бурного, переходного момента, а внутри что-то сосет, не дает покоя.

Тогда передо мной встает тень покойного Льва Николаевича Толстого и говорит мне: «Успокойтесь; вам и подобным вам есть выход из вашего тяжелого, ложного положения: вам надо опроститься…»

Да, да, Лев Николаевич, вы правы; я, никогда не бывший вашим поклонником, всегда и прежде соглашался с вами на этом пункте. Вы правильно говорите, нам надо опроститься.

И вот как я понимаю это опрощение.

Мы имущие и бывшие «правящие», все еще стараемся удержаться на краешке уже рухнувших подмостков балагана, разрушенного ураганом революции; мы все еще тщательно стараемся хоть чем-нибудь, хоть по внешности отделиться, отличиться от плебса, от «народа», в противоположность которому мы все еще продолжаем величать себя «обществом».

Мы все еще говорим: «в обществе это принято; в обществе это не принято», и каждый из нас отлично понимает, кто разумеется под этим обществом.

Нам еще необходимо набраться решимости, сойти с этих балаганных подмостков, смешаться с народом, научиться у него жить по простоте, не гнушаться никаким трудом, есть трудом, в поте лица добытый хлеб, делясь с этим народом знаниями и культурностью, которые из поколения в поколение мы приобретали на трудовые деньги того же народа, в течение веков бывшего кормильцем и поильцем отцов, дедов и прадедов наших.

Мы должны, мы обязаны это сделать. Ценою этого и только этого шага может быть куплено наше общее благополучие, благополучие всей нации, возможное вполне тогда только, когда она станет более или менее однородной массой, состоящей из особей, способных к взаимопониманию, которое почти невозможно вне вышеприведенного условия.

Человеку свойственно верить в то, к чему он стремится, что он признает желательным.

И вот, поэтому мне часто мерещится картина того, как свободный ныне, никуда не приписанный человек не угнетаемый более уродливостями социального быта, в роде уродливой расценки труда, претворяя мечты в действительность, сознательно или бессознательно, под давлением ли мысли или житейской необходимости перетасует эту колоду карт.