В декабре он отказывается от приглашения приехать в Москву для прочтения лекций: «Здоровье мое за последнее время так ненадежно, что и думать не могу о поездке. Сердце беспрестанно мучает, и притом, должно быть, еще малярия через день. В придачу случились еще невралгии – жестокие, каких не помню с Женевы, больше сорока лет тому назад. С сердцем, малейшее физическое усилие – мучительно. Ну, а лекцию – подавно не прочесть! Недавно я говорил на юбилее Дмитровского Союза Кооперативов. Еле договорил минут 20, с отчаянной болью в сердце. Вообще плох стал, а поездка в Москву и жизнь там сопряжены с такими трудностями, что и думать нечего…»[1823]

Из-за тяжелого состояния здоровья ему приходилось отменять встречи, выступления, лекции. «Так хотелось бы провести два-три дня со всеми вами и сообща вспомнить того, кто учил людей любви, братству, кто будил в людях совесть и звал их могучим голосом к построению нового общества на братских и безначальных основах»[1824], – писал он организаторам вечера, посвященного десятилетию со дня кончины Льва Толстого.

Время от времени до Петра Алексеевича удавалось добираться друзьям. В марте 1920 года повидаться с ним в Дмитров приехали британский газетный издатель Джордж Лэнсбери (1859–1940) и один из его репортеров. Их сопровождали высланные в Россию американские анархисты Эмма Гольдман и Александр Беркман, а также Александр Шапиро, который продолжал поддерживать с Кропоткиным регулярные контакты.

Чтобы не волновать старика, который выглядел больным и усталым, но все равно как будто светился, Гольдман и Беркман решили не напоминать ему о разногласиях в оценках Первой мировой войны. Они говорили в первую очередь о положении в России, и Кропоткин, старавшийся выражаться с осторожностью, сказал собеседникам знаменательные слова: большевики продемонстрировали, «как не следует делать революцию»[1825].

Затем Эмма попросила Софью Григорьевну и Беркмана занять английских гостей и поговорила с Кропоткиным наедине, по-русски. В ходе этого разговора тот с большей откровенностью высказал свое мнение о российской революции. По его словам, она открыла дорогу для глубоких социальных преобразований, но натолкнулась на препятствия в виде большевистской диктатуры. Большевики, говорил он, пришли к власти на волне революции, перехватив лозунги, которые выдвигали сами рабочие и крестьяне. Завоевав их доверие, затем они подчинили революцию интересам своей партийной диктатуры и парализовали всякую общественную инициативу снизу. «Он ответил, что так бывает всегда, когда дело касается марксизма. Предвидя опасности этого учения, он предупреждал о них практически в каждой своей работе»[1826], – вспоминала Гольдман.