Многие обвиняют государя посему безмерною лютостию. Но представьте себе, какой бы монарх снес такое пренебрежение, когда, невзирая на все попечение и усильные труды для пользы отечества, вводимый порядок расторгают и вместо блага чинятся злоупотребления? <…>

26

По дошедшим слухам к государю, что чужестранцы почитают его немилосердным, говорил его величество следующую речь, достойную блюсти в вечной памяти: «Я ведаю, почитают меня строгим государем и тираном; ошибаются в том не знающие всех обстоятельств. Богу известно сердце и совесть моя, колико соболезнования имею я о подданных и сколько блага желаю отечеству. Невежество, упрямство, коварство ополчались на меня всегда, с того самаго времени, когда полезность в государство вводить и суровые нравы преобразовать намерение принял. Сии-то суть тираны, а не я. Честных, трудолюбивых, повинующихся, разумных сынов отечества возвышаю и награждаю я, а непокорных и зловредных исправляю по необходимости. Пускай злость клевещет, но совесть моя чиста. Бог судия мой! Неправое разглагольствие в свете аки вихрь преходный».

Читающий сие приметить может, с какою порывистою обнаженностью и соболезнованием говорил о себе сей великий государь. Имевшим счастие быть близ лица монарха сего известны великая душа его, человеколюбие и милосердие. Много было ему домашних горестей и досад, на гнев преклоняющих, и хотя в первом жару был вспыльчив, однако скороотходчив и непамятозлобен. Ах, если б знали многие то, что известно нам, дивились бы снисхождению его. Все судят только по наружности. Если бы когда-нибудь случилось философу разбирать архиву тайных дел его, вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха.

27

О бунтах стрелецких некогда промолвил государь: «От воспоминания бунтовавших стрельцов, гидр отечества, все уды во мне трепещут. Помысля о том, заснуть не могу». Такова-то была сия кровожаждущая саранча!

Государь поистине имел иногда в нощное время такия конвульсии в теле, что клал с собою денщика Мурзина, за плеча котораго держась, засыпал, что я и сам видал. Днем же нередко вскидывал головою кверху. Сие началось в теле его быть с самого того времени, когда один из мятежных стрельцов в Троицком¹ пред алтарем, куда его царица, мать его, ради безопасности привела, приставя нож к шее, умертвить его хотел, а до того личных ужимок и кривляния шеею не бывало. <…>

38

Государь любил читать летописи и, собрав их довольно, некогда Феофану Прокоповичу говорил: «Когда увидим мы полную России историю? Я велел перевесть многие полезные книги». А Нартову, механику своему, промолвил: «Плюмиера любимое мое „Искусство точить⁴⁶ уже переведено и Штурмова „Механика».