Именно так и произносил это Левитан. И с этого возгласа, с этой церковной литургии начиналось тогда каждое наше утро.

И никому это не казалось странным, а тем более — неправильным, противоречащим нормам демократии или каким-нибудь там партийным принципам.

Но в училище (или в военно-политической академии), где учился мой двоюродный брат Люська Рыжий, такой человек нашелся.

Один из слушателей этой самой академии на каком-то там ихнем партийном (а может быть, комсомольском) собрании во всеуслышание объявил, что считает эти обращения неправильными. Что рапортовать о своих достижениях, трудовых подвигах и успехах коллективы наших советских предприятий должны не лично товарищу Сталину, а — ЦЕНТРАЛЬНОМУ КОМИТЕТУ НАШЕЙ ПАРТИИ.

Услышав эту историю, я прямо рот разинул.

— Ну? И что? — еле мог вымолвить, когда первый шок слегка прошел. — И что с ним стало?

— Что, что! — пожал плечами Люська Рыжий. — Исключили из партии и уволили из армии. А дальше — кто его знает, что там с ним стало.

Другую историю примерно такого же рода рассказал мне мой дружок Глеб Селянин.

Как я уже упоминал, за то время, что мы с ним не виделись, он стал актером. Истинным своим призванием актерство он не считал: просто так вышло. Отец — довольно известный в Питере артист — устроил его в Театральный институт. А там уже он катился как по рельсам.

О своем студенчестве и о своем актерстве Глеб, как, впрочем, и обо всем на свете, говорил «в тоне юмора». Особенно он веселился, рассказывая, как привелось ему однажды играть — и не без успеха — юного Ленина в пьесе И. Попова «Семья Ульяновых». Об этой своей роли Глеб рассказывал уже не просто «в тоне юмора», а с какими-то особенно глумливыми усмешечками. Глумился он, впрочем, не над Лениным, а скорее над собой. Уж очень комичной представлялась ему сама эта ситуация: он, Глеб — в роли будущего вождя мирового пролетариата. (С его внешностью и богемным обаянием ему и в самом деле больше пристало бы играть не юного Ленина, а молодого Есенина.)

И вот в таком же «тоне юмора» Глеб рассказал мне про одного своего сокурсника.

На государственных экзаменах тот вдруг, ни с того ни с сего («Какая муха его укусила?» — недоумевал Глеб), на вопрос, можно ли построить социализм в одной отдельно взятой стране, ответил отрицательно. Нет, говорит, нельзя. И — все тут.

Кто-то из членов государственной комиссии, не желая губить парня, кинул ему спасательный круг:

— Это чья точка зрения?

Но парень этот спасательный круг ловить не стал, а упрямо ответил:

— Моя.

И твердо стоял на своем.

Тогда экзаменатор, продолжая свои усилия по спасению утопающего, спросил: