А он словно чувствовал это, говоря все тому же тупенькому жандарму Купенко, отбиравшему у него рукописи и уничтожавшего их. Слова Чернышевского 1874 г. о нечаевцах и тех, кто хотел освободить его, жандарм привел полностью и в кавычках, ручаясь за достоверность услышанного: «Я их друзьями не считаю и никогда никого об этом не просил и узнал только из газет, читая процесс Нечаева. Согласитесь, что вы никогда не забудете фамилий Пушкина, Гоголя и Лермонтова, так современная молодежь будет помнить мою фамилию, хотя я этого не ищу». Сколько отчаяния в этих словах! Но нет пророка в своем отечестве, особенно, когда священная особа императора стоит за издевательством над пророком, разрешает это издевательство.

Вместо ссылки, как полагалось по закону, о чем как носитель правового сознания в России, враг произвола как константы русской жизни, Чернышевский прекрасно знал. Видел он (и чувстовал), как холуи и холопы старались утяжелить его участь, заставляя его как некогда холуи Пилата заставляли насилием тащитить Спасителя крест на Голгофу. Стоит запомнить рядом с именем иуды Всеволода Костомарова имена Купенко, Шувалова и Ижевского. Особенно унтер-офицера С. Ижевского, от которого ничего не осталось, кроме фамилии, да рассказа, как он чуть не довел НГЧ до безумия.

«Я безумен только при норд-норд-весте» Шекспир. Гамлет

«Я безумен только при норд-норд-весте»

Шекспир. Гамлет

Чернышевский только у ворот Вилюйского тюремного замка узнал, что вместо свободного поселения его вновь заключают в тюрьму. Открыто протестовать, бороться не было ни смысла, ни возможности. А мелкие чины при этом всячески показывали ему, что он обыкновенный тюремный арестант и в их полной власти. Далее позволю следовать архивным разработкам А.А. Демченко, исследователя, который поднял эти архивы – кляузы жандармов по начальству о сумасшествии Чернышевского. Ко всем клеветам прибавилась еще клевета о его безумии.

Так вот, первый документ – рапорт Ижевского от 20 июля 1872 г. в Иркутское жандармское управление. По обычному расчету времени эта бумага должна была поступить не позднее первой половины августа. Однако управление отреагировало сообщением в Петербург только 1 сентября и не обычной почтой, а телеграммой, подписанной штабс-капитаном Зейфартом. Можно предположить, что начальник управления полковник Дувинг не счел документ первоочередным и важным (он, действительно, походил на обычную кляузу) и не торопился с докладом в Петербург. Но стоило Дувингу отлучиться, его адъютант Зейфарт поспешил телеграфировать шефу жандармов П.А. Шувалову, и 2 сентября в Третьем отделении уже расшифровывали следующий текст: «Доносит унтер-офицер Ижевский, что Николай Чернышевский будто бы подвергнулся умопомешательству. Подробности почтой отправлены Вашему Сиятельству».