Так каким же образом этот холодный, зажатый, с не слишком впечатляющей внешностью человек, во многих отношениях противоположный сложившемуся стереотипу испанца, сумел навязывать свою волю традиционно анархичному и горячему народу на протяжении значительного отрезка двадцатого века? Пропагандистская машина, запущенная в годы гражданской войны и господствовавшая в жизни испанцев на протяжении почти четырех десятилетий, сотворила миф о каудильо, или короле-воине. Его изображали как всевидящего, святого отца нации, исполняющего промысел Божий — железной метлой выметающего коммунизм, сепаратизм и франкмасонство. На деле же власть Франко в значительной степени зиждилась на ловкости, с которой он манипулировал соперничающими, алчными и амбициозными группировками, четко сознававшими: поддерживая его, они сохраняли свое собственное политическое господство. Общая боязнь того, что любая попытка лишить Франко власти обернется новой гражданской войной, делала остальное. Людям постоянно и энергично напоминали об этом. Побежденным никогда не позволяли забыть, что они потерпели поражение в войне. У победителей были самые серьезные личные интересы, чтобы сохранять Франко у власти. В случае его падения им, несомненно, пришлось бы противостоять врагу, жаждавшему мести.

Несмотря на одержимость идеей самосохранения, Франко пребывал в глубоком убеждении, что он захватил власть только из бескорыстного тщания о благе народа. В декабре 1966 года, в канун национального референдума, каудильо скажет в обращении к испанскому народу: «У меня никогда не было стремления к власти. С ранней юности на меня был возложен груз ответственности, намного превышавший мой возраст и положение. Я хотел жить, как живут миллионы простых испанцев, но служение Родине отнимало у меня каждый час, каждое мгновение моей жизни».

Эта поразительная способность к самообману пронизывает все стороны жизни Франко. Напыщенный, раздувшийся от собственной убежденности в своем великом предназначении, уверенный, что его судьба и судьба Испании неразрывно переплетены Божьим промыслом, он умел быть робким, сдержанным и смиренным. Умело манипулируя слабостями и алчностью своих сторонников и поддерживая равновесие среди соперничающих фракций внутри режима, он заявлял, что его не интересовала политика. Суровый и беспощадный по отношению к испанскому народу, он был чрезвычайно снисходителен к членам семьи. Пугающе холодный и бесстрастный, он мог вдруг легко растрогаться до слез. С виду суровый и добродетельный моралист, он смотрел сквозь пальцы на коррупцию, пышным цветом распустившуюся при его режиме.