Версия эта под пером ряда западных историков обрела стройность и наполнилась обличительным смыслом. Вождь и идейный вдохновитель диггеров, который защищал принцип общественной собственности на землю и решительно возражал против работы по найму, сам нанимается в услужение к аристократке. Яростный антиклерикал, клеймивший духовенство за паразитизм и вымогательство десятины, становится сборщиком этого налога. Принципиальный враг купли и продажи, считавший торговлю злом и позором для человечества и настаивавший на полной ее отмене, кончает свои дни как торговец. Естественно, что попытка создания коммунистической общины на холме Святого Георгия выглядит на этом фоне как случайный и малозначительный эпизод.

Мало того, и общий взгляд на Уинстэнли искажается. В некоторых исторических трудах на Западе он выглядит сторонником компромисса, а его проект справедливой республики объявляется «ограниченным», «половинчатым», не затрагивающим основ эксплуататорского строя и даже «не планировавшим вторжения в права частной собственности».

А последние годы жизни Уинстэнли, его возвращение к торговле рассматриваются как ренегатство, отход от прежних принципов. Его карьера, так пишут историки, совершила полный круг. Он пришел к тому, с чего начал. И отверг свои радикальные взгляды как в религии, так и в экономике.

Мы видим, что рантер Лоуренс Кларксон имеет ныне своих последователей. И они пытаются доказать, что диггерская коммуна порождение «тщеславия и себялюбия» ее вождя, попытка «возвеличить себя среди бедных обитателей страны». Они пытаются всячески умалить социальную значимость и яркий радикализм учения Уинстэнли.

Но не об этом говорит нам все, что писал и делал вождь диггеров. Логика его личности убеждает совсем в обратном. Когда можно было протестовать — он протестовал, не боясь ни штрафов, ни тюрем, ни сурового осуждения церкви. Когда можно было действовать и когда верил он, что действия его принесут плоды, что бедняки совместным трудом одолеют царство алчности и несправедливости, — он действовал, не щадя себя. Когда Кромвель шел к власти и оставалась еще надежда на то, что он, великий победитель, повернет Англию к справедливому правлению, — Уинстэнли убеждал его принять «Закон свободы». Но теперь? Было ясно, что жестокий монархический режим задушит любую попытку к действию.

Это были нелегкие для Англии годы. Реставрация заставила замолчать всех сторонников радикальных преобразований. По-прежнему свирепствовала цензура, усиливались репрессии. Казалось, все вернулось к дореволюционным порядкам. Двор поражал роскошью и распутством, чиновники брали взятки, буржуа правдами и неправдами наживали денежки, епископальное духовенство процветало, с народа драли три шкуры. Тюрьмы были переполнены, казни продолжались. Дух отчаяния и цинизма овладел многими думающими людьми. Поэты иронизировали над идеалами прошлого или уходили в область отвлеченных умозрений. Печатали мало, а если печатали, то обязательно восхваляли короля Карла II и его режим. Так было принято.