«Мне думается, — писал Кони в своих воспоминаниях, — что искать объяснения многого, приведшего в конце концов Россию к гибели и позору, надо не в умственных способностях Николая II, а в отсутствии у него сердца…»

…В столице не было хлеба. Длинные очереди выстраивались у булочных с вечера. Озлобление против властей достигло апогея. «Далеко за рекой, налево, по городу стлались клубы дыма, и было видно пламя огромного пожара. Это горел… Окружной суд, разгромленный и подожженный возбужденной толпой, по соседству и за компанию с Предварилкой. Там горели архивы и бесчисленные документы гражданского судопроизводства…» — вспоминал один из очевидцев событий 27 февраля. «Но дело было, конечно, не в хлебе… — отмечал В. В. Шульгин. — Дело было в том, что во всем этом огромном городе нельзя было найти нескольких сотен людей, которые бы сочувствовали власти…»

Надежды миллионов людей на то, что будет заключен мир, не оправдались. В конце апреля — начале мая Петроград захлестнули выступления рабочих и солдат против продолжавшейся Временным правительством империалистической войны. Буржуазию спасли от полного краха эсеры и меньшевики, согласившись на создание коалиционного кабинета во главе с князем Г. Е. Львовым. Последовали новые назначения.

Одним из указов Временного правительства был и указ сенатору Кони:

«По указу Временного правительства, данному правительствующему Сенату в 5 день мая 1917 года, в котором изложено: «Сенатор неприсутствующий Кони назначается первоприсутствующим в Уголовном Кассационном Департаменте Правительствующего Сената».

Таким было последнее назначение Анатолия Федоровича во все еще имитировавшем подобие деятельности старом аппарате России. Даже стиль указов Временного правительства ничем не отличался от стиля указов самодержца.

Еще ранее, в марте 1917 года, Александр Сергеевич Зарудный, назначенный товарищем министра юстиции Временного правительства, предложил Кони место в первом департаменте сената. Сохранилось торопливо набросанное карандашом письмо Анатолия Федоровича За-рудному: «Позвольте мне завтра к часу дать Вам окончательный ответ, приму ли я предоставленное мне место в I Дте Сената.

Сердечно благодарю за доброе ко мне отношение…»

Сомнения Кони понятны — ему 73, в прочность Временного правительства он не верит, будущее видится Анатолию Федоровичу в мрачном свете.

Несколько позже он пишет из Павловска Шахматову: «Сердечно любя Вас, не могу скрыть от Вас, что мысль о предстоящей гибели России и глубочайшее разочарование в душевных способностях русского человека не дают мне покоя и все чаще и чаще наводят на соблазнительное представление о самоубийстве. Борюсь с этим как могу, — зову на помощь религию, чувство долга, слабую надежду на какое-то «воскресение», — но посмотрю газеты или побываю в городе…»