Алексею, старшему, надо было устраиваться на работу. Найти что-то подходящее оказалось непросто. Все же при помощи знакомых удалось определить его учеником в электротехническую контору. Это было в мае 1917 года.

…Революционный вал катился по всей стране. Бурлила страна, бурлила Москва. Ораторы и агитаторы, газеты и листовки, митинги и собрания. Кадеты, эсеры, меньшевики, большевики… Как разобраться во всем этом деревенскому парнишке? Каким словам верить? Какая дорога правильная?

Открыв рот, слушает Алексей споры двух продавцов электротехнической конторы. Один из них — Константин Большаков, молодой, обаятельный. Другой — Цыганков, лет пятидесяти, полный, с пышными усами.

— Нет уже царя. Скоро и господ прогоним! — звенит голос первого.

— Это мы вас, большевиков, на фонарных столбах перевешаем! — хрипит бывший полицейский Цыганков.

— Не выйдет! Не придется больше монархистам да полицейским глумиться над народом. Скоро придет иная жизнь! — В голосе Большакова ясно слышна угроза, и Алексей весь подбирается: если дело дойдет до драки, Константин найдет в нем хотя и неокрепшего еще физически, но верного товарища.

И пусть еще трудно привыкнуть к мысли, что царя уже нет, пусть почти невероятной представляется жизнь без помещиков и капиталистов, он, Алексей, все равно верит этому первому в его жизни большевику, верит в то, что время, о котором он говорит, придет. Умом и сердцем Алексей Шахурин понял: большевики за народ, за его счастливую жизнь. А он вышел из народа, из трудовых его недр. Значит, и он за большевиков. Было ему тогда 13 лет.

В тяжелое, сложное время проходило его возмужание. Гражданская война, трудные 20-е годы. Хозяйство развалено войной. Фабрики и заводы стоят. Не хватает продуктов, топлива, одежды… Безработица.

Алексей работал где придется, там, где удавалось найти место. Только весной 1922 года из уважения к отцу взяли его молотобойцем на завод, что раньше принадлежал Гакенталю, а теперь назывался «Манометр» (здесь и сегодня выпускают сложные приборы для контроля и регулирования теплотехнических процессов). Вскоре его перевели в инструментальный цех, на фрезерный станок.

…По утрам старый, истертый, дрожащий вагон пригородного поезда переполнен: жители окрестных деревень едут в Москву — на заводы и фабрики, на толкучки и барахолки… Крик, грязь, махра, песни. Шахурин не замечает этого. С трудом балансируя на одной ноге — другую негде поставить, — он читает. Но вот в дальнем конце вагона возникает спор. Ничего удивительного в том не было. Ведь тогда формировалось мировоззрение целого поколения, и спорили по любому поводу — о смысле жизни и ценах на «черном рынке», о будущем, о заграничном фильме, что шел на экранах считанных московских синематографов. Ничего странного не было и в том, что в спор, яростный, до хрипоты, до хватания за грудки, включался подчас весь вагон…Алексей, закрыв книгу, слушает внимательно. Наконец — он знает, так бывало уже не раз, что этот момент придет, — кто-то говорит: