Триумфального возвращения на литературный Олимп, разумеется, не произошло. Близкие люди, ценители читали и хвалили, однако многочисленных откликов на «Вечерние огни» не последовало. Даже самые горячие поклонники Соловьёв или Голенищев-Кутузов не нашли времени сочинить рецензии. Страхов с запозданием написал вдумчивую и очень хвалебную статью только в декабре того же года. Поддержка пришла с неожиданной стороны. Критик суворинского «Нового времени» Буренин, имевший репутацию циничного прожжённого журналиста, опубликовал в своей газете рецензию, в которой объявлял книгу значительным событием, приветствуя поэта, пережившего своих зоилов, пародистов и хулителей и явившего миру великолепную лирическую поэзию. Фет был удивлён и польщён и объявил рецензию Буренина глубокой и справедливой (хотя и удивлялся в том же письме Страхову, как автор мог объявить Некрасова значительным поэтом). Между тем Буренин, конечно, торжествовал как бы за самого себя, за ту прессу, которую он представлял, — аполитичную, антиобщественную, формировавшую читателя, не слишком интересующегося общественными вопросами. Начиналось «новое время», и в Фете он увидел поэта, восторжествовавшего над всеми этими радикалами, мешавшими мирным благонамеренным обывателям спокойно есть, пить и обогащаться. Нельзя, однако, не признать, что Буренин не просто приветствовал триумф «антиобщественной» поэзии, но и оказался способен увидеть в Фете её гениального представителя.

Сборник, который выглядел как итоговый, оказался началом нового, чрезвычайно плодотворного периода в творчестве поэта. Уже в 1883 году Фет снова пишет много стихов. Следующая книжка, вышедшая в октябре 1885-го и названная по совету того же Страхова просто вторым выпуском «Вечерних огней», состоит уже только из новых произведений, написанных за 1883—1884 годы. В ней 33 стихотворения и поэма «Студент», посвящённая эпизоду юности самого Фета — тому опасному роману с замужней женщиной, в котором начинающий поэт воспитывал свои чувства. И Соловьёв, и Страхов в работе над этим сборником принимали мало участия, хотя второй и давал советы по редактированию нескольких текстов. Разделов здесь нет — стихотворения просто пронумерованы, однако композиция выглядит продуманной.

«Программных» текстов в новом сборнике сразу два — не только открывающее книгу стихотворение без номера «Не смейся, не дивися мне...», напоминающее вступительный текст первого выпуска тем же образом поэзии как красоты, сохранённой старым поэтом (в данном случае его олицетворяет «дряхлый дуб», в дупле которого «жмутся горленки»), но и стихотворение под первым номером «День проснётся — и речи людские...», противопоставляющее бескорыстные «зажурчавшие песнопенья», несущие «ласковой думы волненья», «раздражённой волне» «людских речей». За ним следует рассудочно-философская медитация «Добро и зло», назидательно пересказывающая стихами некоторые идеи Шопенгауэра: