Чистейшим мифом, выдумкой являлись утверждения, что террористическое законодательство весны 1793 года явилось плодом деятельности только монтаньяров или их уступкой «бешеным» и санкюлотам. В действительности — это результат общего критического положения страны. Буржуазия поняла, что ее собственные интересы находятся под угрозой и что придется ради их защиты временно отказаться от обычных либеральных буржуазных принципов. Перед лицом опасности вторжения и восстания в Вандее многие депутаты центра или Болота при всей их ненависти к Робеспьеру и Марату, как и жирондисты, решаются голосовать за крайние революционные меры.

18 марта Барер, выступая от имени этого центра, произнес речь, которая явилась своеобразным манифестом. Он порицал и крайне правых и крайне левых, осудил давление улицы, критиковал сопротивление жирондистов революционным мерам. Барер, самый ловкий из депутатов Конвента, который переживет всех, сформулировал программу из трех пунктов: в исключительных обстоятельствах не управляют обычными методами, и надо принимать революционные меры; буржуазия не может изолироваться от народа, и поэтому надо удовлетворить его требования; однако буржуазия должна сохранить руководство в этом союзе с народом, и Конвент должен проявлять революционную инициативу.

Однако Барер сразу призвал принять декрет, который определил предел уступок буржуазии народу даже в исключительных обстоятельствах. Этот декрет, единодушно одобренный Конвентом, установил смертную казнь всякому, кто будет требовать какого-либо посягательства на земельную, торговую или промышленную собственность. Именно на основе этого принципа и происходило теперь расширение влияния Горы, к которой присоединяется все больше центристов, то есть людей Болота.

Вандея была не последним ударом, который обрушился на осажденную со всех сторон Францию. Таким новым ударом оказались измена и переход на сторону врага генерала Дюмурье — главной военной надежды Республики. Генерал давно был подозрительной личностью в глазах многих. Не случайно Дантон, когда он в начале марта срочно явился из Бельгии в Париж, чтобы потребовать принятия чрезвычайных мер для предотвращения катастрофы на фронте, в своем рассказе о положении дел произнес загадочную фразу по поводу Дюмурье: «История вынесет суждение о его талантах, его страстях и пороках». Дантон знал, что положиться на генерала, с которым он познакомился еще до Революции в масонской ложе «Девяти сестер», можно лишь тогда, когда личные интересы этого авантюриста совпадают с интересами Франции. Но это случалось не всегда, что и побуждало относиться к нему настороженно. Дюмурье вызвал сомнения и дружбой с жирондистами, для которых он был любимым героем, своими попытками оказать влияние на процесс Людовика XVI, ради которого он в январе оставил свои войска и был в Париже. В марте 1793 года, однако, Дюмурье не видели замены и потому вынужденно доверяли этому авантюристу. Не только Робеспьер, но даже Марат, давно предсказавший, что он предатель и пойдет по пути Лафайета, говорили о своем доверии к генералу. После сообщения Дантона и Делакруа, рассказавших о тревожном положении с армией Дюмурье, которой грозило окружение в Голландии, Конвент направил ему приказ вернуться в Бельгию со своей армией, чтобы соединить все французские силы. Дюмурье не выполнил приказа и в ответ прислал наглое письмо, в котором возлагал ответственность за поражения на политику Конвента в Бельгии. Генерал открыто говорил всем, что Конвент — сборище дураков, руководимых негодяями, что надо покончить с анархией и восстановить монархическую конституцию. И все же Дантон, отправляясь в марте снова в Бельгию, говорил о Дюмурье: «Либо я смогу его убедить, либо я привезу его обратно».