Вечером после окончания заседания Конвента монтаньяры собрались в Якобинском клубе. Впрочем, не все, Марата не было. Он уже так болен, что его сил едва хватало на Конвент и на выпуск газеты. Не пришел и Робеспьер, видимо, обескураженный результатами заседания в Конвенте. Он всегда испытывал необходимость сначала тщательно обдумать все, прежде чем говорить. А говорили в клубе с досадой и горечью. Только Бийо-Варенн, непоколебимый, несгибаемо твердый и суровый, еле державшийся на ногах от усталости, он с трудом сдерживал очередной приступ бешеной злобы. Он недоволен поведением своих коллег-монтаньяров, он возмущен колебаниями Коммуны и Епископата. Но он не считает дело конченым и требует продолжать борьбу: «Остановиться на полпути — значит нести бремя событий, не реализуя никаких преимуществ. Жирондисты будут и дальше клеветать, до тех пор, пока не будут уничтожены, и этот день, который занес над ними меч, но не нанес им удара, сам усилит их бесконечные клеветнические причитания. Париж должен остаться в боевой готовности. Нам надлежит, подобно Бруту, заколоть себя кинжалом, если свобода погибла, или погибнуть под ее развалинами».

Много горьких слов было сказано якобинцами. Но никто не признавал поражения. Все сознавали, что восстание огромного города не состоялось, рассеялось как дым. Но под пеплом тлел огонь.

Его разжег вновь Революционный комитет в Епископате. Ночью комитет отдает приказ об аресте Ролана. Но он уехал, и арестовали его жену, вдохновительницу Жиронды Манон Ролан, и отвели в тюрьму Аббатства. Комитет исполнен теперь решимости довести дело до конца. Принимается тайный план, который комитет решил не сообщать Коммуне. Решено окружить Конвент только преданными Революции батальонами, чтобы умеренные секции не смогли приблизиться к нему. Конвенту представят энергичную петицию, чтобы, окруженный стеной, он без пролития крови вынужден был выдать жирондистов.

1 июля энергично действует Марат. Он в Конвенте, в Комитете общественного спасения, в Коммуне. Друг народа будоражил, воспламенял монтаньяров. Как-то случилось, что все незаметно для себя стали воспринимать его как вождя восстания, хотя для этого не было никакого формального основания. В Коммуне председатель Детурнель прямо спросил его, должен ли народ строго придерживаться законов. «Граждане, — отвечал Друг народа, — вам не на что рассчитывать, кроме как на свою энергию. Внесите в Конвент свое обращение, потребуйте наказания депутатов, неверных своему отечеству, оставайтесь на ногах и не складывайте оружия, пока вы не добьетесь своего». А жирондисты уже ночью собрались на квартире у одного из своих депутатов. Их роковая слабохарактерность проявилась в полной мере. Многие мрачно повторяли: мы погибли. Уже гудел набат. Идти ли 2 июня в Конвент? Барбару рвался в бой, а маленький, истеричный, нервный Луве предлагал всем бежать из Парижа и твердил: «Только восстание департаментов может спасти Францию. Нам следует подыскать какое-нибудь убежище на этот вечер, а завтра и в следующие дни разъехаться поодиночке, используя свои различные средства, а затем собраться либо в Бордо, либо в Кальвадосе, если уже появившиеся там повстанцы заняли достаточно сильную позицию. Но больше всего надо избегать опасности остаться заложниками в руках Горы, ни в коем случае не следует возвращаться в Собрание». Неуверенность и разброд охватили Жиронду. Как всегда, это люди слова, но не действия.