Далее говорится, что за это Дантон не раскрывал рта в пользу Революции «пока Мирабо жил». Чудовищно! Разве не по призыву Дантона народ в октябре 1789 года пошел в Версаль и привез оттуда короля? Голос Дантона буквально гремел над Парижем, был голосом самой Революции.

Робеспьер пишет, что Дантон «никогда не защищал ни одного патриота, никогда не нападал ни на одного заговорщика». Пусть читатель перелистает снова книгу, если он не помнит, как Дантон устроил настоящую войну округа кордельеров в защиту Марата против Лафайета, пусть перечитает многочисленные разоблачения Дантоном того же Лафайета, вождей жирондистов, пусть снова вернется к местам, где рассказано, как Дантон защищал самого Робеспьера, пусть, наконец, перечитает письмо, которое проповедник нравственности, морали и добродетели написал Дантону по случаю смерти его жены Габриель…

Лживую версию излагает Робеспьер по поводу событий, связанных с расстрелом на Марсовом поле в 1791 году, когда сам он действовал как провокатор, а Дантон боролся за Республику. Столь же подло он описывает и Революцию 10 августа 1792 года. Робеспьер трусливо прятался и выжидал тогда, а Дантон руководил восстанием. Но как же все это беззастенчиво извращено! Помните генерала Вестермана, героически руководившего штурмом Тюильри? О нем теперь Робеспьер пишет не дрогнувшей рукой: «Вестерман — лицемер, изменник, участник мятежной партии Дюмурье, ее грязный последыш».

Приведенных примеров достаточно, хотя их можно было бы и продолжить. Впрочем, остановимся еще на обвинениях морального характера. Конечно, Дантон был далеко не ханжа, любил развлечения, не отказывал себе в радостях жизни, словом, это человек в духе славных героев Рабле. В отличие от Робеспьера он, конечно, не пуританин, и он не скрывал этого, жил в свое удовольствие. Но это еще очень далеко от политического преступления, от предательства. На совести Дантона хватает грешков в личной жизни. Однако невозможно найти ни одного факта, который противоречил бы бесспорной истине: Дантон оказал Франции и Революции великие услуги.

Но для Робеспьера это ничто по сравнению с сомнительной моралью Дантона. Здесь он уличает трибунал в невероятных «преступлениях»: «Слово «добродетель» вызывало смех Дантона, нет более прочной добродетели, говорил он шутя, чем добродетель, которую он проявлял каждую ночь со своей женой. Как мог человек, которому всякая моральная идея чужда, быть защитником свободы?»

Любопытно, что сам Робеспьер публично не воспользовался ни одним из своих клеветнических доводов. Он поручил это Сен-Жюсту, который ради вожделенной близости к власти за спиной Робеспьера был способен на все. Тщеславный маньяк готов ради счастья быть на виду, готов продать мать родную, которую он один раз, впрочем, действительно обокрал, о чем уже упоминалось.