Для этого случая Максимилиан, всегда заботившийся о своем одеянии, заказал новый костюм. На нем был голубой камзол, белый шелковый жилет, вышитый серебром, черные шелковые штаны, белые чулки и башмаки с золотыми пряжками. Робеспьер возглавлял процессию. Он шел во главе депутатов Конвента, которые тоже принарядились по этому случаю. При этом получилось так, что Робеспьера отделяло от остальных депутатов большое пространство. Случайно или намеренно, но все подчеркивало его особую исключительную роль. Он произнес напыщенную речь вначале перед Тюильри, а затем на Марсовом поле, где Давид соорудил невероятно фантастические символы. Это были статуи чудовищ: Атеизма, Эгоизма, Раздоров и Честолюбия. Вся эта бутафория из картона, дерева и тряпок, пропитанных скипидаром, была подожжена Робеспьером. После этого должна была открыться взорам огромная статуя Мудрости. Но, видно, перелили скипидара, и огонь подпалил Мудрость, которая выглядела довольно глупо. Но звучала музыка, хор в две с половиной тысячи человек пропел специальный гимн Верховному существу.

Напрягая голос, Робеспьер произнес речь, скорее напоминавшую молитву:

«Существо из существ! Творец природы!.. Защитники свободы могут доверчиво передать себя в твои руки, Верховное существо! У нас нет несправедливых молитв к тебе, ты знаешь создания, вышедшие из твоих рук… Вот наша молитва, вот наши жертвы, вот наше поклонение, которое мы тебе возносим!»

Вначале Робеспьер чувствовал себя превосходно. Сбылась его затаенная мечта: он принес людям источник величайшей радости и счастья! Но вернулся он домой измученный и удрученный: до его слуха донеслись обрывки насмешливых реплик по его адресу, которыми обменивались депутаты. Больше всего на свете он боялся выглядеть смешным! Он мучительно старался угадать по голосам, кто же занимался таким чудовищным кощунством и высмеивал его возвышенный замысел?

Видимо, он осознал всю нелепость чудовищного праздника в голодном Париже. Народу недоставало хлеба, а не гимнов. Робеспьер хотел спрятаться за Верховным существом от реальных проблем Революции. Вся затея оказалась лишь дополнительной причиной его растущей изоляции. И скоро он услышит от Бийо-Варенна: «Ты начинаешь надоедать мне со своим Верховным существом!»

Но что можно было ждать от этого скрытого эбертиста? После казни кордельеров, Шометта он вообще стал невыносим и в Комитете общественного спасения открыто проявлял свое раздражение. Беда в том, что признаки уныния, сомнений Робеспьер видел и у непоколебимого Сен-Жюста.

Если бы Неподкупный знал, что написал недавно этот самый безупречный его помощник в черновых записках: «Революция заледенела, все принципы ослабели; остаются одни только красные колпаки, прикрывающие интриганов. Применение террора пресытило преступление, как крепкие ликеры пресыщают вкус. Несомненно, еще не время для добра. Частичное благо — паллиатив. Нужно дожидаться общего зла, достаточно большого для того, чтобы общественное мнение испытало потребность в мерах, способных принести благо. То, что приносит общее благо, всегда страшно, и кажется странным, когда начинают слишком рано».