Пока мы все это рассматривали, к нам присоединился владелец соседней фермы, высокий рыжебородый человек, серьезный и рассудительный.

— «У них был тяжелый бой этим утром. — сказал он. — С того самого понедельника (Черного Понедельника этой войны) не было такой стрельбы. Но на этом они сегодня, похоже, закончили». Поглощенные этой далекой драмой, тем более завораживающей, что значение и исход ее были неясны и загадочны, мы стояли, выделяясь на фоне неба, и тут наш разговор был неожиданно прерван. Сзади, из-за гребня холма, вынырнули двое всадников. В сотне ярдах слева трое или четверо спешились среди скал. Еще трое появились с другой стороны. Мы были окружены, правда, не бурами, а наталийскими карабинерами.

— «Взяли вас, я думаю, — сказал прибывший сержант. — Будьте любезны сообщить, кто вы». Мы предъявили наши пропуска и объяснили патрулю, что мы совсем не те, кого следовало бы брать в плен. Сержант был разочарован, но утешился, когда его сфотографировали «для лондонских газет». Мы поспешили принять приглашение фермера на ленч. «Всего лишь грубая простая пища, — сказал он, — но вы, наверное, привыкли переваривать такое».

Ферма стояла на углу холма, ниже по склону, недалеко от его вершины. Это был просторный дом с каменными стенами и крышей из рифленого железа, окруженный несколькими сараями и пристройками. Четыре или пять голубых камедных деревьев давали немного тени и вносили некоторое разнообразие в этот ровный, покрытый травой пейзаж. У входа нас встретили две женщины, жена и сестра хозяина. За превосходным ленчем мы многое обсудили с этими добрыми людьми, говорили о том, что нация на этот раз решила покончить с бесконечными раздорами между британцами и бурами.

— «Мы всегда знали, — сказал фермер, — что это должно кончиться войной, так оно и случилось, и я не могу сказать, что жалею об этом. Но война нам дорого обойдется. Я здесь единственный на двадцать миль не оставил свою ферму. Конечно, здесь мы беззащитны. В любой день могут явиться голландцы. Нас они, может быть, и не убьют, но разграбят и сожгут все вокруг, а это все, что у меня есть в этом мире. Я проработал здесь пятнадцать лет и я сказал себе, что мы остаемся, а уж там — будь что будет».

Мы двинулись обратно, поскольку дело шло к вечеру, а в сумерках опасно наткнуться на пикеты. К настоящему времени [352] военная ситуация сложилась, несомненно, серьезная и критическая. Война шла уже три недели. Армия, которая должна была защищать Наталь и способная, как полагали, отбросить противника с большими потерями, оказалась запертой и обстрелянной в собственном укрепленном лагере. Почти в каждом пункте вдоль границ буры наступали, а британцы отступали. Всюду, где мы пытались занять оборонительную позицию, нас окружали. Буры взяли в плен более 1200 живых и здоровых британцев, число постыдно несоразмерное по сравнению со списком потерь и с тем количеством буров, которых захватили мы. Все это, в первую очередь, свидетельствует о нашей неготовности. А то, что мы оказались не готовы, — следствие деятельности в Англии тех, кто прилагал все усилия, чтобы создать препятствия на пути правительства, кто смеялся над самой возможностью агрессии со стороны буров, кто выставлял любую предосторожность, принимавшуюся для защиты колоний, в качестве намеренной провокации и вызова Трансваалю. Кроме того, мы серьезно недооценили силы буров. Эти военные республики в течение десяти лет копили боеприпасы. Окруженные золотыми приисками, они пять лет вооружались и готовились к борьбе. Весьма примечательно, что этим невежественным крестьянским общинам хватило ума и предприимчивости привлечь на свою сторону хороших советчиков и использовать экспертов при решении всех вопросов, связанных с вооружением и ведением войны.