Однако… Религиозно-философское общество… Воображаю, как бы хохотали и Перовская и Перов, если бы им предложили посетить один из вечеров этого почетного собрания под председательством Андрея Белого!

Еще шестнадцатилетним гимназистом я останавливался перед витринами книжных магазинов: Блаватская «У ног учителя, пресветлого Брамаштапутри!»; Папюс «Тайны оккультизма. Том первый» (сколько же их будет?). На титульном листе — фотография. Лицо толстого похотливого дьявола в обличье господина XIX века.

Не то дьявол, не то Азеф!

Это совсем не тот «интеллектуал», который беседовал с Иваном Карамазовым…

А ведь люди тогда, в эпоху тридцатилетней Ольги Форш, были ой как любопытны! Всего хотели попробовать!

Анатоль Франс царил в сердцах русского читателя!

«Злой Адонаи», Беллерофонт!

Однако хороший «коктейльчик» составляется из Софьи Перовской и Беллерофонта!

А ведь в этом и есть лиловые врубелевские сумерки «эпохи между двух революций». Но довольно отсветов этого лунного марева.

Дальше черствые, осязаемые факты. Только факты!

Узкая комната Ольги Форш походила на ученический пенал. В конце — единственное окно. Через него видно красное здание. Когда зимой солнце освещало это замерзшее здание, оно посылало зловеще-красные лучи в мою комнату и комнату Форш. Красный отсвет как бы связался в нашей психике с теплом, с неким жаром, но красные лучи при морозе — злы, остервенелы и даже фантастичны!

В этой нелепой комнате мог проживать герой Достоевского. В ней свершилось чудо!

Из спеленутого, биологически еле-еле трепещущего серого комочка — кокона, вылетела бабочка с разноцветной окраской крыльев! Из женщины, спеленутой долгом жены, матери, вдруг родилась свободная писательница.

В этой «родственнице», в этой «перовской гувернантке» таилась озорница! Женщина «с перцем»! Мастерица что-то подслушать, что-то заприметить и выплавить из этой косной руды металл: искусство!

Она не жила в этой комнате. Она приходила писать. Я слышал за стеной, как Ольга Дмитриевна разжигает печурку, чем-то гремит…

Потом тишина. Она пишет, пишет…

Каждый день около двух часов приходила к Форш ее дочь. Она уныло, как каторжник, приносила к обеду пшенку, вкусом напоминающую теплые сухие опилки…

— Что у нас сегодня к обеду? — веселым голосом хорошо поработавшего человека, низковатым баском восклицала писательница.

— Пшенка!

— Великолепно! Я люблю пшенку!