Чистяков был настоящим Мефистофелем. Он внутренне как бы издевался над неудачами учеников, над их отчаянием… Злорадная улыбка мелькала на его жестоком и некрасивом лице! А когда молодому художнику казалось, что он достиг чего-то, что жар-птица у него в руках, он быстро одним замечанием, ехидным и безжалостным, сбрасывал мнимого счастливца с облаков на пыльную землю. Он как бы мстил молодым творцам за иссушенную бесплодность своей личности! Так дряхлеющий старец злобно следит за любовными успехами розовощекого влюбленного юноши. Точная копировка, которая в его глазах была «искусством», была бичом, которым он хлестал и хлопал, как укротитель в зверинце. Зверь смирялся, глаза его тускнели, опускались руки перед «идеалом». Он превращался в пьянчужку или чиновника! Что хуже для художника, не знаю!

— Как же я верила в него! Верила в нечто «духовное», что он сообщает ученикам. Я брала несколько лет у него частные уроки!

Я не стал из деликатности углублять эту тему. Въедаться в душу моей собеседницы! Все было и без того ясно! Какой-то момент отчаяния на трудном пути нашего «ИЗО», как теперь стали говорить, и вера в себя исчезла.

Но что же… Поблагодарим Великого Педагога (все с большой буквы), что, запрудив источник в одном месте, этот подземный родник нашел себе другой путь и разлился рекой на радость людям.

Я слышал какие-то неясные отзвуки там, у себя за стеной. Клокотание этого родника, который находил себе путь… То быстрые шаги вдоль комнаты от окна к двери, вдоль пенала, то скрип стула, то глухое молчание!

Осенью 1921 года Ольга Дмитриевна переехала в круглую комнату и перестала быть моей непосредственной соседкой. Эту комнату в центре нашего темного коридора, то есть в углу бумеранга, она описала дважды: в романе «Одеты камнем» — тут происходит свидание автора записок с Достоевским, и в своей капризной и острой книге «Сумасшедший корабль».

«Мы вошли в удивительную комнату. Она была огромная и совершенно круглая. По внешней стороне, дугой огибающей проспект и канал с желто-зеленой водой, шли три больших окна. Первый план прекрасно совпадал с бесконечной перспективой на город. За окном, как призрак, возникало одно из чудес Растрелли — красный графский дворец. На фронтоне — две лисицы, взметенные на дыбы. В переменчивой игре заката они казались ожившими.

Когда все окно охвачено пурпурно-золотым небом заката и все здания зыбки, я в этом городе чую острее гений строителей, и Петербург предстает мне нередко Италией» (Ольга Форш. «Одеты камнем»).

«А та, круглая, необыкновенная комната, по справкам, мною о ней наведенным, от приятеля Достоевского очень скоро перешла в руки к некоей мадам Флоренс. Этой даме служила она, вплоть до революции, общей залой для девиц и гостей ее легкомысленного, но доходного заведения…» («Одеты камнем», конец шестой главы).