Я закурил. Бабель взглянул на рисунок:

— Хорошо! Чего еще надо! Вот именно такой я и есть. Великолепно! Великолепно! Хватит! Вы устали, дорогой, мы сейчас выпьем с вами крепкого чаю!.. Солнце-то! Солнце-то как светит. Ну, я пойду распоряжусь насчет чаю.

Вышла какая-то девочка с пухлыми губами. Девочка-блондиночка из детской славянской сказки!

— Ну-ка посиди немного, — сказал я ей. И нарисовал ее чуть не в пять минут! Этот рисунок у меня сохранился, я его нарисовал на обороте «двоюродного брата».

Ведь умею же, черт возьми, выразить то, что хочу, без промаха! Почему же тут такой конфуз?

Мы пили чай, я переживал неудачу, рисунок девочки как-то меня утешил.

Бабель улыбался и любовался рисунком девочки, слегка акварелированным.

Я потом, чуть не через тридцать лет узнал, что Бабель учился рисовать… ходил в заправскую рисовальную школу… Он не сказал мне об этом ни слова!

— Нет, нет. Вот на этом рисунке мы и остановимся. Уверяю же вас, что я именно такой… В точности такой!

Именно этот человек и написал ряд глав «Конармии».

С листа смотрел на нас какой-то персонаж, сошедший с полотна Марка Шагала, хитрый, коварный и где-то уродливый…

Надо было обладать большой долей самоиронии, какого-то безжалостного самоанализа, чтобы произнести эти слова.

Читая «Конармию», я в каких-то ощущениях узнаю себя! О! Это постоянное обращение к небу, постоянная слежка за ним, за его изменениями. Я читаю между строками, под строками, узнаю по каким-то засекреченным сигналам, тайным знакам — одиночество души, кинутой в человеческое «месиво».

Один, с другими нервами, мало распространенная «особь» среди таких добротных, хорошо хохочущих, крепко ругающихся «по матушке», смачно чавкающих, жующих, пьющих и… отрыгивающих «homos’ов».

Жажда побыть одному без соседей, не притворяться, что ты такой же, как и все, так же сильна, как и жажда воды в пустыне. Небо! Ты один собеседник, один друг!