Вдруг в коридоре раздается грохот, хлопанье дверей, слышатся быстрые шаги, удары каблуков о половицы, и вот дверь комнаты, где мы сидели, отбрасывается, будто сорванная с петель, и на пороге появляется человек, которому, казалось, в коридоре узко, в дверях тесно, в комнате мало простора.

Я понял, что это и есть Гиляровский. Оробел от неожиданности. При его появлении я встал, как меня учили. Мне бросилась в глаза лихая повадка писателя и удаль в быстрых движениях. Приковывали внимание его казацкие усы, необыкновенный взгляд — быстрый, сильный и немного строгий, сердитый. Он мне представился атаманом, Тарасом Бульбой, о котором я еще в школе читал в книге Гоголя.

Ворот рубахи у него был расстегнут, могучая, высокая грудь полуоголена. Видно, он зашел к моему товарищу по какому-то делу. Увидев меня, он заинтересовался.

— Это кто? — спросил он Ваню.

— Мой товарищ из деревни, вместе учились.

— Что ты делаешь в Москве? — обратился он ко мне.

— Служу в трактире Павловского. — На Трубной площади?

— Да. — Я удивился тому, что он знает адрес трактира.

— Что же ты там делаешь?

— Занимаюсь мытьем чайной посуды.

— Давно в Москве?

— Недавно, месяц с небольшим.

Разговаривая, он внимательно оглядывал меня. Я стоял в поношенной поддевке со сборами и мял в руках шапчонку, из которой выбивалась серая пакля. Расспросив обо всем, он стремительно удалился.

Мы остались одни.

— Какой у тебя хозяин-то… Должно быть, строгий, свирепый. Уж очень у него вид-то… А?

— Не-е-е-е… Он бознать какой хороший. Не взыскательный, — ответил Ваня, — страсть добрый.

Через некоторое время снова слышим за дверью тот же шум и грохот; дверь по-прежнему отлетает, и в комнату снова входит Владимир Алексеевич.

— Шапка у тебя, я вижу, износилась, на-ка вот надень, — сказал он и подал мне новенькую шелковистой шерсти.

Я расправил сложенный пирогом убор и быстро надел его на голову.

— Ну, как? — спросил он.