Джош опустил глаза.

Когда я рассказала об этом маме, та напомнила мне, что отец, будучи школьником, и себя называл бомжом, когда она познакомила его со своим отцом, и что иногда он принимал истории из собственной жизни за идеал.

Это был комплимент, хотя и не очень было похоже на то.

Иногда, когда темнело, мы с Джошем ездили в дом отца в Вудсайде. Вокруг не было фонарей, но и в ночи видны были белый дом и молочный туман над серебристой от росы лужайкой, полого спускающейся к огромным деревьям.

– Он говорил, что построит горку оттуда сюда. Прямо к бассейну, – сказала я, указывая на него рукой. – Но так и не построил.

Ни спальня, ни постель ничуть не изменились с последней среды, когда я оставалась ночевать у отца. Матрас все так же лежал на полу у телевизора. На комоде стояла в рамке фотография отца и Тины – с какой-то вечеринки. Тина была в длинном черном платье. Вспоминая о ней, отец говорил с ностальгией, что она никогда не носила платьев. Но фотография говорила об обратном. Из шкафа исчезли костюмы.

– Иди за мной, – велела я Джошу.

Я сняла обувь и с гиканьем побежала вниз по росистому склону – к необъятным дубам. Вокруг не было ни души. Пахло стручками кардамона, почками эвкалипта, древесной корой, водой и перцем. Низко над головой висело тяжелое от звезд небо. Некоторые звезды были тусклыми и расплывчатыми, другие – яркими и отчетливыми.

– Он купил этот дом из-за деревьев, – произнесла я медленно, с британским акцентом, подражая Лоренсу Оливье.

– Я бы купил его из-за самого дома, – сказал Джош.

Мы оглянулись и смотрели теперь на белые арки, залитые белым, как соль, лунным светом. Одинокие и суровые – от их вида пробирала дрожь.

– Я тоже, – ответила я. – Но он говорит, что дом – гадость.

Дубовые листья устилали батут. Мы влезли на него и стали прыгать. У батута не было стенок. Мы сталкивались в воздухе.

– А что там?

Там был дом поменьше, тоже принадлежавший отцу и пустой. С батута видны были его белые очертания и холмы за ним.

– Семь акров, – сказала я с британским акцентом.

Если мы не ехали в Вудсайд, Джош в сумерках приезжал к дому на Уэверли-стрит и осторожно, чтобы не звякнула калитка, заходил во двор. Прокравшись через розовые кусты к дому, он влезал в окно моей комнаты, потом в мою постель. Его руки были ледяными, потому что он ехал с опущенными окнами. Он оставался со мной до раннего утра, а потом тайком выскальзывал через окно или раздвижную стеклянную дверь и ехал домой.

– А что если мы обнаружим, что Джош приезжает каждую ночь? – спросил как-то отец за завтраком. – И забирается в окно.