Итак, весной 2008 года, когда цыплята-одуванчики выпрыгивают из-под перезимовавшей травы и от контраста желто-зеленого хочется слегка подкрутить регуляторы мая, чтобы цветность вернулась в норму, а высокочастотка чириков[608] сменяется уханьем гигантского барабана далекой грозы (да-да, той самой, по Тютчеву), в сосновом лесу пахнет апельсиновой коркой, помятой детскими пальцами, и все это сопровождается мерным шумом бетономешалки и криками прораба Бори: «Давай, мудила, тащи раствор, че заснул! Хер ты у меня получишь, а не зарплату!» — вот в этот самый момент и нарисовался наш герой в подряснике и камилавке[609]. В руках у него была довольно легкомысленная сумочка с макбуком, тетрадкой и книжками. Ну, наверное, там была еще и зубная щетка, но Филипп предпочитал пользоваться исключительно моей. Я тогда как-то значения этому не придавал, но жену насторожило. Потом у нее из шкафа пропали колготки. Я посмеялся:

— Да ты просто куда-то в другое место положила, поищи!

Ну зачем Филу твои колготки? Бред какой-то!

Но потом, когда пропала ночная рубашка и трусы, она мне сказала твердо:

— Любимый, я так больше не могу. Пусть он убирается из нашего дома немедленно! Это невозможно! Он маньяк, я боюсь за нас! И я его отправил жить к соседу Володе, металлургическому директору, в избушку, построенную украинской бригадой. Вовчик эту бригаду выгнал, позвав каких-то братков на «бомбах»[610], как в кино. Классических таких, на Валуева похожих, только поменьше и пожиже. Сосед очень обрадовался. Он влюбился в Фила просто с первого взгляда, когда увидел его на моем участке. Можно пообщаться? Да легко! Ой, батюшка, а расскажите о том-то, о сем-то… Короче, пока не стали пропадать вещи из глубины шкафа, мы с Филиппом каждый день вели философские беседы. Редко когда такого собеседника найдешь. Живой ум, умение вести дискуссию с блеском, обаяние и то, что называют харизмой. Лосский и Лосев[611], Достоевский и Розанов, Флоренский и Карсавин[612]. Фил действительно знал и цитировал наизусть мыслителей, готов был к самым неожиданным поворотам разговора. Держал тему человек! Я просто был счастлив найти такого собеседника. Ну а соседи подтягивались поглазеть на чудо. Когда Фил был уже после литра, он пел. Мне всегда нравилась гимнография[613] православного канона. Я думаю, не только мне, ведь это так похоже на колыбельные. И хотя мне мама пела колыбельные на английском, как и ей — бабушка, но сама распевная мелодия, невнятная музыка литургии вводит в транс! А если у попа еще и голос поставлен, то это просто красиво. Через пару дней ежедневных пьянок отец Филипп сколотил целую группу из моих соседей, восторженно слушающих мудреные наши речи о том, что объединяет суфиев и кришнаитов и как буддистская традиция проникла в католическую обрядность.