— Погоди до утра. Давай сейчас пьяного не будем выгонять. И ты сам вообще-то виноват, что машину ему доверил! Ну ведь так? Остынь! Вы вместе пили без продыху, так кто виноват? Ты же его поишь!

Вовка трясется весь, и слезы катятся:

— Ты прав. Это Бог меня наказал за соблазн: я же душу святую гублю. И свою тоже!

Ну и проводил я его домой. На следующий день зашел. Сидят они с Филом, чаевничают.

— Помирились?

— Да, решили, что больше пить не будем.

Фил позвал своего товарища, отца Алипия из Мурманска. Он иконописец. Будут жить вместе и писать святые лики. А я организую магазин, будем иконы продавать, пусть деньги копят: из Ватикана вчера звонили, говорят, скоро назначат игуменом в новую обитель.

Приехал маленький попик Алипий. Ростом метра полтора, если с камилавкой и на каблуках, но упитанный. Привез какие-то краски, доски. Рисовал неплохо, да. Но вот пить они с Вовчиком стали втроем. Машину он подлатал у армян, не подкопаешься — как новенькую шпаклевкой вывели и стекло поменяли. Даже бампер восстановили. Мир и благоденствие опустились на скорбную обитель, юдоль страстей, печалей, благости и философских штудий[618] под музыку Эндрю Ллойда Вебера.

Через месяц Вовка снова вечером бледный:

— Не могу!

— Почему? Что случилось? Иконы плохие?

— Да прекрасные иконы! Я даже начальнику милиции Выборгского района преподнес, он аж сиял весь. Но не могу!

Тут Вовчик перекрестился.

— Понимаешь, они ночью орут как резаные. У меня даже собака просыпается! Весь дом ходуном ходит! Это же невыносимо!

— Но ты сам говорил, что тебе все равно.

— Да, я думал. А вот теперь — не знаю.

— Ой, Вовчик! Тут ты меня извини, но я пас. Алипия ты сам позвал. Водку сам им покупаешь. Пьешь с ними уже три месяца. И сам ведь знал прекрасно, что они ТАКИЕ. Ну так и не слушай, блин, беруши вон купи в аптеке!

Ушел Вовчик в слезах. Жестоко я его подставил. Но ведь предупреждал же!

Через пару дней Вовчик снова заходит:

— Пошли ко мне, разговор есть.