Пушкин углублялся в самого себя и писал «Онегина». На рубеже 1824 и 1825 гг. в главе четвертой «Онегина». Пушкин закончил историю деревенского романа Татьяны блистательной отповедью Онегина бедной Татьяне. Татьяна, выслушав урок Онегина, увядает, бледнеет, гаснет, а Онегин? Онегин, как и Пушкин, еще в деревне, и, возвращаясь к Онегину, Пушкин описывает собственную деревенскую жизнь. «В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь», – признавался Пушкин Вяземскому[795].

По правде жизни следовало бы дальше показать деревенские интимности и эту самую белянку черноокую, и что вышло у Онегина с этой черноокой белянкой, помимо младых и свежих поцелуев. Ну, Татьяну отчитал, отвергнул, а белянку соблазнил., но Пушкин предпочел не развивать вскользь брошенного намека.

VII

Нам необходимо заглянуть еще и в финляндскую повесть Баратынского, названную по имени героини «Эдой»[797]. Соблазненную девушку, отосланную в Болдино, Пушкин называет «моей Эдой», но что общего между Эдой и девушкой из Михайловского, какие основания были у Пушкина для сравнения? Эда Баратынского – финка, отца простого дочь простая, блиставшая красой лица, души красой, «добренькая» Эда. Герой романа– русский офицер. Эда любит гусара, но боится его, боится ему отдаться. – «Нам строго, строго не велят дружиться с вами, говорят, что вероломны, злобны все вы, что вас бежать должны бы девы, что как-то губите вы нас, что пропадешь, когда полюбишь, и ты, – я думала не раз, – ты, может быть, меня погубишь». Поэма – психологическая история обольщения Эды. Герой, не любя, увлекает Эду к падению.

Герой владел хладным искусством любовной ласки, гордился жалкою наукой обманов:

Эда уступила хладному искусству, ответила горячей любовью; но гусар ушел в поход, и Эда не вынесла разлуки: «кручина злая ее в могилу низвела». Баратынский заставляет своего героя измениться. Похоть первоначальная превращается в искреннее чувство. Он тронут был ее любовию невинной:

Поэма Баратынского понравилась Пушкину необычайно. Прочел он ее в феврале 1826 г., когда плоды его собственного романа уже сказались. «Что за прелесть эта Эда! Оригинальности рассказа наши критики не поймут. Но какое разнообразие! Гусар, Эда и сам поэт – всякий говорит по своему. А описания финляндской природы! А утро после первой ночи! А сцена с отцом! – чудо!» – писал Пушкин Дельвигу 20 февраля 1827 г.[798] Немного позже, набрасывая в черновой тетради критические заметки о Баратынском, Пушкин старался уяснить, в чем прелесть поэмы, столь замечательной оригинальной своей простотой, и останавливался на изображении Эды.