Этих смехотворных обвинений оказалось достаточно, чтобы Институт, в котором я работал 23 года, и Союз писателей, в котором я состоял около 20 лет, вышвырнули меня из своих рядов. Еще утром 25 апреля я был профессором института и полноправным литератором. К вечеру этого дня я оказался лишенным всего. Для меня закрылись и преподавание, и возможность публикаций. Уже издательства получают указания не печатать не только моих сочинений, но и моего имени. Меня ждет самое страшное, на что может быть обречен ученый и литератор: немота. Немота — это гражданская смерть. Пишу это письмо, прислушиваясь к шагам на лестнице и торопясь его окончить, пока мне не помешали. Вслед за работой, званиями, возможностью публикаций я в любой момент могу лишится свободы: это последнее, что у меня осталось.

25 апреля 1974

С одним из преданных учеников и друзей это письмо на другой день улетело на Запад — уже 30 апреля оно было опубликовано в датской газете «Политикен» в тревожной статье И.Б. Хольмгаарда, озаглавленной: «В этот день все стало безнадежно», и в другой датской газете, «Информацион». Посылая его, я шел на риск. Однако опыт последних лет показал: спасение — в широчайшей всемирной гласности. С того дня, когда «все стало безнадежно», до того, когда Запад узнал о ленинградских событиях, прошло четверо суток, — наши погромщики вряд ли ожидали контрудара такой стремительности, хотя А.И. Солженицын уже должен был научить их тому, что убивать в темноте и при всеобщем безмолвии в наши дни не удается. Из «Политикен» письмо было перепечатано в крупных газетах западного мира. Так, 4 мая информация появилась во «Франкфуртер альгемейне», а 6 мая та же газета дала полный его текст. В том же номере «Франкфуртер альгемейне», в «Нойе Цюрхер Цайтунг» и других появилось сообщение о резолюции международного ПЕН-клуба, к тому моменту уже принятой.