В рассказе «Письмо друзьям» встречаем персонажа, в котором узнается Е. Евстигнеев:
«Он выглядел не по годам немолодо, словно его старил талант. <…> Постепенно гости перестали ждать от него необыкновенного и простили ему неразговорчивость за простоту, усмешечку и знаменитую лысину. Он чувствовал себя прекрасно, уважительно поглядывал на моих гостей, подливал мне и подкладывал, словно не я, а он был здесь дома. Блеснул выпуклым светлым глазом на молчаливую девушку, которую я до сих пор ухитрился не запомнить среди других, бормотнул мне тихонько: „Головастая девка. Все сечет!“
И отсел в сторонку смотреть по телевизору детектив.
Кстати, если кто все „сек“ — так это он. Людей, которые оказывались рядом, он „усекал“ быстро и точно — жаден или нет, открыт или хитер, закомплексован или доволен собой».
И в набросках: «Прекрасный любимый Женя Евстигнеев. Однажды на спектакле „На дне“, где он играл роль Сатина, его жена Галя Волчок сказала: „Кажется, будто он что-то понимает. Ни одного слова!“ Она не права: он понимает, вернее, ощущает все, но своим способом. Не сердцем и не рассудком. Но — окончаниями нервов, его простоватый, светлый глаз все время обращен, и пристально обращен, но не внутрь себя, как это случается с нами, озабоченными своими ранами, но — наружу» (ОРК ГТБ. Ф. 18. Л. 61–62).
«Рассказывают <…> Бориса Ливанова попросили зайти в художественную часть МХТа. Актер немедленно возразил: „Как это художественная часть может вызывать художественное целое?“ Евгений Евстигнеев был совершенным, абсолютным, природным „художественным целым“. В нем жил лицедейский дар высшей пробы. Он мог играть все и всех: голых королей и забулдыг, чеховских профессоров и секретарей обкомов. Не идеолог, не трибун, не умница, а на сцене — умнее всех. Что-то очень важное понял про себя, про русского человека, про Россию. Про способ жизни и выживания. Это и сыграл.
Народ смотрелся в него как в зеркало. Он гениально играл выпивох, склонных к философствованию. Тех, о которых у Пастернака сказано: народ — деталист. Как он этих деталистов понимал (не только по чужому опыту). Без этой краски как-то не получается у нас „художественного целого“. Не складывается жизнь» (
«У Евстигнеева особая манера говорить как бы не перевоплощаясь… Евстигнеев самый не философский актер. Он берет „собой“. Влезает (даже случайно) в материал. Попадает и тогда грандиозно» (П. А. Марков: последние диалоги. С. 321).
С. 137
С. 137