Общая картина несколько радостнее становится вследствие прекращения воздушных бомбардировок и отсутствия вот уже несколько дней артиллерийского обстрела. Это объясняется, конечно, тем, что стоят крутые морозы, с которыми они не в ладу. Стоит только появиться оттепели, как враг оживает. На днях была оттепель, и что же эти сукины дети наделали. Засыпали прямо-таки снарядами. Рвутся то там, то здесь или с визгом пролетают над головой. То, что немцы находятся рядом, вытекает [из] разговора с краснофлотцем, который из-под Пулкова приехал в город по делам службы. Из его слов можно было понять, что немцы стоят за Пулковом в 700–900 метрах, занимая Дудергоф и ряд окрестных деревень, пушки также у них. Но интересно не это, к этому мы уже привыкли и никого этим не удивишь. Он сообщил нам некоторые подробности сентябрьских событий под Ленинградом.

«Отступая от Кипени, затем Красного Села, мы вскоре очень быстро достигли Ленинграда, здорово они нас тогда жиманули. Если бы немцы знали, что в то время у Пулкова почти никого не было, они без труда могли ворваться в город. Но они боялись исторического Пулкова и вместо продолжения наступления открыли по нему ураганный артиллерийский и пулеметный огонь. Вся Пулковская высота была изрыта воронками, а здания превращены в груды развалин. Это было 21–23 сентября 1941 года.

Памятуя исключительную стратегическую роль Пулковских высот для Ленинграда – они, по сути дела, являются ключом от города, – тов. Ворошилов отдал приказ во что бы то ни стало, любой ценой удержать эти высоты. Для выполнения этой исключительно важной исторической задачи была брошена бригада морской пехоты, которая с неповторимым мужеством и героизмом задержала наступление немцев и удержала Пулково в своих руках. Правда, не одна сотня русских моряков-патриотов сложила свои головы за честь и славу земли русской и колыбели революции Ленинграда».

Быть может, рассказ моряка-пехотинца, ехавшего с нами от Дома советов до В. О., и не совсем точен, быть может, страдает прикрасами, но если мы обратимся к событиям того времени в самом Ленинграде, то станут понятными многие явления. В это время Ленинград переживал своеобразный кризис, т. е. быть ему или не быть. Мне сейчас вспоминаются дни, когда нам было приказано уничтожить много секретных документов и личных дел и прочих материалов, которые могли бы принести немцам материальную выгоду или показать лицо ленинградцев, то, что облегчило бы им поиск коммунистов и евреев (это в первую очередь) и беспартийных активистов.

Вся документация, связанная с этим, была безжалостно уничтожена. Оставлена была только самая необходимая для текущей работы, на уничтожение которой потребовались бы минуты. Тогда же было отдано распоряжение подготовиться к уничтожению производственного оборудования и ценных материалов, которые могли быть использованы немцами. Короче говоря, была поставлена задача в течение 20–30 минут вывести завод из строя. Теперь мне стало особенно понятно, почему с такой поспешностью мы уничтожали документацию, в которой сейчас очень нуждаемся.