Вскоре британское правительство более четко обозначило свою позицию. Им нужны были российские войска в количестве двадцати тысяч пехотинцев и одной тысячи казацкой конницы, за которые Британия была готова понести любые расходы, включая транспортировку в Америку, полное обеспечение и жалованье. Екатерина размышляла над этой просьбой. Она была в долгу у английского короля за помощь, оказанную пять лет назад, когда русский флот шел из Балтики в Средиземное море – морской переход, который привел к победе русского флота над Турцией в Чесменской бухте. Ей льстило, что в Англии так уважали ее солдат. И она сочувствовала трудностям, с которыми столкнулся король Георг III – она сама только что подавила серьезное восстание Пугачева. Тем не менее она отказала королю в его просьбе. Когда она сделала это, Гуннинг обратился к Панину, а затем к еще одному влиятельному лицу – Потемкину, но Екатерина была непреклонна. Даже личное письмо от короля Георга не смогло переубедить ее. Она ответила королю в дружественном тоне и пожелала ему успеха, но все равно отказала в помощи. Главная причина столь неожиданного решения заключалась в том, что Екатерина связывала будущее России с новыми землями и с Черным морем. Несмотря на мирный договор с Турцией, она чувствовала, что это было лишь временное затишье, и вскоре могла начаться новая война. И Екатерина знала, что когда война начнется, ей самой понадобятся эти двадцать тысяч солдат[9].

61 Екатерина и Потемкин: расставание

61

Екатерина и Потемкин: расставание

Несмотря на сильную страсть в самом начале их романа, отношения Екатерины и Потемкина никогда не были гладкими. После первой зимы и весны, проведенных вместе, в письмах, которые Екатерина адресовала своему фавориту, страсть уступила место разочарованию, утрате иллюзий, раздражению, ожесточению и боли. Екатерина сожгла большую часть писем Потемкина к ней, но из ее собственных писем можно понять точку зрения обеих сторон:

«Милой друг, я не знаю почему, но мне кажется, будто я у тебя сегодня под гневом. Если же нет, и я ошибаюсь, то тем лучше. И в доказательство сбеги ко мне. Я тебя жду в спальне, душа моя желает жадно тебя видеть. Длинное Ваше письмо и рассказы весьма изрядны, но то весьма глупо, что ни единое ласковое слово нету. Мне что нужда до того, кто как врет в длину и поперек, а Вы, превираючи, мне казалось, по себе судя, обязаны были вспомнить, что и я на свете и что я ласку желать право имею. Вы расположены к ссоре. Скажите мне, когда это настроение пройдет. Душенька, я взяла веревочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила их в прорубь. Не прогневайся, душенька, что я так учинила. А буде понравится, изволь перенять. Друг мой, вы сердиты, вы дуетесь на меня, вы говорите, что огорчены, но чем? Тем, что сегодня утром я написала вам бестолковое письмо? Вы мне отдали это письмо, я его разорвала перед вами и минуту спустя сожгла. Какого удовлетворения можете вы еще желать? Даже церковь считает себя удовлетворенной, коль скоро еретик сожжен. Моя записка сожжена. Вы же не пожелаете сжечь и меня также? Но если вы будете продолжать дуться на меня, то на все это время убьете мою веселость. Мир, друг мой, я протягиваю вам руку. Желаете ли вы принять ее? Батенька, голубинька, сделай со мной Божескую милость: будь спокоен, бодр и здоров, и будь уверен, что я всякое чувство с тобою разделяю пополам. После слез я немного бодрее и скорбит меня только твое беспокойство. Милой друг, душа моя, унимай свое терзанье, надо нам обеим успокоение, дабы мысли установились в сносном положенье, а то будем, как шары в игре в мяч».