Может, откровенная бедность и заставляет ее стесняться, страдать, позируя такому же бедному, как сама, художнику? Может быть...

Кто она? Библиотекарша? Педагог ликбеза? Музыкант детского очага? Учительница младшей группы жактовского садика? Копеечная интеллигентка.

Она знает французский, немецкий, английский, а недавно могла по-гречески и по-латыни, — сколько, оказывается, ненужного давала классическая гимназия!

Теперь у нее комната в коммуналке, последняя частичка когда-то большой собственной квартиры, но тут все самое необходимое: столик, два стула, вот этот, на чем сидит, с провисшим обручем вокруг ножек, и тот, дальше у стены, с проломленной спинкой, но еще годный.

В глубине комнаты виден угол блескучего пианино с единственным канделябром. Была пара, но недавно пришлось второй отдать соседу, расплачиваться с ним за ремонт.

Впрочем, и этот единственный она отнесет на толчок в конце сорок первого, обменяет на кусок хлеба.

А пока за стеной слышны многочисленные голоса детей из нескольких семей, вселившихся в разное время в квартиру. Как же они здесь жили вдвоем с матерью, в тишине, — нет, это неправдоподобно.

Усталая, обмотает она голову полотенцем, а если и полотенце перестанет спасать от шума, то выбежит на Кирочную в аптеку, возьмет пачку пирамидона, верное средство.

Сколько ей приходится разгуливать по Фурштатской, пока не угомонится в квартире вся эта публика?! Дети грохочут на самокатах по коридору — папаня принес с завода подшипники, подумаешь ущерб для богатого производства: как говорится, завод не обеднеет, а ребятишкам — радость.

Квартуполномоченной ее не выберут — какой, к дьяволу, из нее уполномоченный, если сама вовремя за квартиру не платит. Вот свет от каждой лампочки посчитать — другое дело. И не только посчитать, но и разделить на количество душ, включая младенцев, затем вычесть за «общее пользование», опять все поделить каждой душе. Раз грамотная, то работай! А «тренькать на пианине» — это уж личное дело, была бы песня, а тут только: блям, блям!

Бывает, все соберутся в кухне, а она уже за свои клавиши, раскатывает какую-то муть, одно слово «мамзель».

А что у «мамзели» в прошлом? Бабушка держала «пансионат», кормила приезжих, работала по шестнадцать часов в сутки, крутилась как белка в колесе. И продукты сама покупала, и варила, очень хотелось бабушке, чтобы внучка и дочка не повторили ее нелегкой жизни.

Мама была медсестрой, вернее сестрой милосердия. На старом дагерротипе сидит в кругу офицеров, это еще время русско-японской. Отец рядом, но это его единственное изображение, бабушке так и не удалось с ним познакомиться, погиб смертью храбрых. В шкатулочке Георгий, но теперь она даже не достает орден, зачем, одни от него неприятности...