Я мальчик двенадцати лет, но откуда это смятение, почти ужас?!
Женские веселые голоса проникают сквозь тонкую стенку, отделяющую санпропускник, иначе — баню, от светлого и большого предбанника.
Раненые распределены по эвакогоспиталям, отделения пусты, вот-вот должен подойти эшелон из-под Тихвина.
Мама договаривается в приемном покое, ведет меня в душ. Я получаю комочек зеленого мыла, мочалку и остаюсь, наконец, один.
Скидываю рубаху, трусы, несусь в душевую — можно включить хоть пять рожков, обливаться из тазиков, я чувствую себя царем бани.
Шум воды, видимо, настолько снижает мою бдительность, что я не слышу приближающихся голосов. Я оборачиваюсь от прикосновения, от мягкой руки, легко ерошащей мои волосы.
Рядом, почти на уровне моих глаз, — широкие нежные бедра, а выше — грудь, молодое смеющееся лицо...
Я вижу то, что не должен видеть. Не имею права. И это очень красиво и больно, так больно, что я начинаю плакать.
Так и стою под сильной струей, у меня что-то просят, но я не понимаю. Вижу
Бердяев в книге «Кризис искусства» сказал о натуре: «Обнаженное тело — античная вещь!»
Передо мной лежали шесть листов, вытряхнутых из папки, совершенно случайных, но и по ним было ясно, какой это мастер!
Почему он исчез? Зачем избрал схиму, отстранился от жизни? Какие страсти в себе подавлял?
Даже по рисункам можно понять, как нетрудно ему было бы сделать карьеру, чуть приспособиться.
Нет, остался отшельником, затворником, одиночкой.
Опять снимаю с полки каталог «Круга художников», перечитываю декларацию.
«Через картину к созданию стиля эпохи...» — это эпиграф и цель, задача всей жизни.
«Поскольку реалистическое мировоззрение наших дней иное, чем в предыдущие эпохи, постольку и реализм нового искусства не может не быть иным, определяя собой черты нового стиля».