В боковые стены были выведены многочисленные трубы; из них вырывались клубы пара, устремлявшегося затем вверх. Сочившаяся из труб вода оставляла на стенах грязные потеки или же медленно капала на крышу какой-нибудь дешевой закусочной, примостившейся между зданиями.

Рано поутру улицы, такие тихие и спокойные ночью, заполнялись людьми. В узких проулках слышалось постукивание каблуков. Рабочий люд — заготовщики обуви, механики, закройщики — спешил к машинам, кормившим его…

Поезда, трамваи выбрасывали потоки людей; они расходились на перекрестках в разные стороны и исчезали в воротах. В этом движении множества мужчин и женщин из дома на работу чувствовалась огромная сила, способная своротить, казалось, горы. Между тем, трудясь в этих мрачных зданиях, эти люди изо дня в день по крупице растрачивали свою жизнь, здесь с каждым новым днем истощались запасы единственного богатства, которым они владели — здоровья и выносливости.

Эти люди не говорили между собой. Сейчас для этого у них не было ни времени, ни желания, в эти минуты заботы особенно одолевали их, будущее представлялось таким ненадежным, — казалось, оно целиком зависело от того, много ли ты сегодня наработаешь, не подведет ли тебя здоровье, не придерется ли мастер.

Только вечером, когда весь этот людской поток устремится домой по преобразившимся улицам, рабочие будут болтать и смеяться. А сейчас они спешили на работу — эти девушки в незастегнутых пальто, с развевающимися по ветру полами, с непричесанными волосами, со встревоженными лицами, бегущие, обгоняющие друг друга…

Ведь уже почти 7.30. Скорее! Толпы мужчин и юношей наводняли улицы и переулки. Тут были и молодые парни, ремнем подтягивающие обвисавшие серые брюки, и мужчины в грязных фланелевых штанах, в потрепанных пиджаках, и подростки с густой шевелюрой, щеголявшие без шапок, и молодые люди в шляпах набекрень, и старики в промасленных костюмах, и рабочие с ободранными кожаными сумками, в которых звенели, стукаясь, разные инструменты или лежали пакеты с завтраком, и велосипедисты, завладевшие мостовой.

Раскрытые настежь ворота фабрик поглощали всех их. В половине восьмого пронзительные заводские гудки вынуждали запоздавших ускорить шаг или даже пуститься — бегом. Гудки вырывались из фабричных труб вместе с клубами «пара: отрывистые — пронзительные, и низкие — протяжные. Они неслись издалека, неслись со всех сторон, перекликались, соревновались в силе…

А в ответ на их резкие призывы в глубине зданий возникал приглушенный шум, — скорее даже не шум, а глухое содрогание, первое движение пущенной в ход махины. Эти неясные поначалу звуки скоро перерастали в грохот и рычанье.