Я разговаривал со стариком — владельцем тележки и лошади, я своими глазами видел все, что он проделывал, прежде чем подъехать к кафе.

Ходил он медленно, с трудом передвигая ноги. («Проклятый артрит! Доктора говорят, нет от него лекарства; черт бы их всех побрал».)

По вечерам, когда рынок был открыт и зеленщики со всего города скупали овощи, привезенные огородниками, он со своей метлой и мешками обретался поблизости и подбирал наружные листья капусты, ободранные и выброшенные в канаву.

Возле палаток и ларьков валялись морковь и пастернак, растоптанные копытами лошадей, доставлявших овощи с окрестных ферм в Мельбурн.

Яблоки, покрытые коричневыми пятнами гнили, проросшие луковицы, старые картофелины валялись в канавах вперемешку с влажным конским навозом.

Старик собирал все эти отбросы в мешки, иногда стирая рукой прилипшую к ним грязь. Их покупали у него владельцы дешевых кафе и клали в суп или же отваривали в качестве гарнира к мясным блюдам, — вместо того чтобы пользоваться свежими, неиспорченными овощами, которые продавались на тех самых ларьках, из-под которых был выметен весь этот мусор.

Капуста была обязательным гарниром к каждому мясному блюду, подававшемуся в этих кафе. Твердая и малосъедобная, она тем не менее была овощным блюдом, и это давало право владельцу кафе утверждать, что в его заведении обеды состоят из трех блюд.

Такого рода кафе обычно посещались людьми, у которых в кармане были считанные пенсы.

Я постоянно обедал в одном из таких кафе. Там стояли столики с мраморными неприятно-холодными крышками; линолеум, застилавший пол, был зашаркан и грязен. Но еда, которую подавал владелец, была немного лучше, чем у его конкурентов, и, вдобавок, не обязательно было уходить тотчас после обеда. Можно было подолгу сидеть, коротая время в беседах с такими же горемыками, которых страшило одиночество улицы.

Однажды вечером я заказал бифштекс с жареным луком. Хозяин принес еду, поставил тарелку на стол и протянул руку за деньгами.

Платить надо было сразу. Слишком велик был понесенный им убыток от того, что люди, пообедав, выворачивали перед ним пустые карманы, — теперь он требовал деньги вперед. Я заплатил и принялся за еду.

Нож, которым я орудовал, был острым. Хозяин был убежден, что если бифштекс разрезается без труда, клиенты никогда не догадываются, что он жесткий. Поэтому ножи у него всегда были хорошо наточены. И все же мой бифштекс сопротивлялся ножу с необычайным упорством.

Положив в рот большой кусок, я стал жевать, уставившись прямо перед собой и сосредоточившись на движении своих челюстей, которые уже через несколько минут устали от непосильной работы. Тогда я пальцами вытащил изо рта непрожеванное мясо и стал его разглядывать. Оно было жилистое, сероватое, безвкусное; разодрать его на куски оказалось невозможным, и я снова сунул его в рот и принялся жевать. Но через минуту извлек мясо изо рта и положил на край тарелки — я был не в силах довести кусок до таких размеров, которые позволили бы его проглотить.