В дни процветания какая-то доля уверенности передавалась и людям, работавшим на фабрике. Девушки строили свою жизнь с расчетом на будущее, которое принесет им мужа, семью, детей. Их мечты подкрепляло сознание постоянного заработка, чувство известной обеспеченности, улыбки мужчин, не менее уверенных в своем будущем.

Любовь не была настоятельной неотложной потребностью, все понимали, что никуда она не уйдет, а раз так, можно и повременить.

А пока девушки забавлялись, удерживая в границах настойчивых поклонников, тогда как поклонники делали все, чтобы границу эту перешагнуть. Когда кто-нибудь пытался обнять девушку в укромном уголке, та со смехом увертывалась. Поцелуй был всего лишь обещанием, которое легко нарушалось. Если же дело доходило до объятия, это было объятие любви.

Теперь, когда будущее больше не сулило исполнения желаний, все преграды рухнули. Встревоженная, испуганная или несчастная девушка мечтает о любви, ищет в ней утешения; мужчина, у которого отнято будущее и возможность обеспечить любимую девушку, ищет приключений.

В беде одиночество воспринимается особенно остро, оно толкает мужчин и женщин друг к другу, им хочется дружеского участия, ласки, — и отсюда до близости один шаг.

Тот, кто раньше противился, — уступал. За тюками кожи, за перегородками люди спасались на время от одиночества. Объятие сильных мужских рук успокаивало, девичья любовь дарила забвение.

Мастеров, которых отделял от рабочих барьер власти, страшила бедность. Они тщательно изучали в газетах отчеты о скачках и, собравшись с духом, делали последние бесплодные попытки избежать надвигающейся нужды. Они часто склонялись над моим телефоном в конторе, неуверенность, сомнение, жадность и страх отражались на их лицах, когда они выкрикивали:

— Десять шиллингов на «Сынка»… Да, в первом забеге… Да, да… Хотя подожди… Вот что, — пускай будет фунт… Да… фунт… на «Сынка»… и еще фунт на «Опекуна» в третьем… Понял?..

Если лошадь, которую они называли, не приходила первой, лица их становились непроницаемы. Словно стараясь отделаться от какой-то неловкости и чувства вины, они энергичной походкой прохаживались по цеху, резким тоном отдавали приказания.

Когда мастера собирались вместе, они бранили Фулшэма за плохое руководство. Его одного они обвиняли в случившемся, не желая видеть причин, заложенных в самой системе.

— Еще шесть месяцев назад я предвидел, что дело кончится крахом. Если бы он меня послушал, все было бы в порядке.

— Ремень соскочил, мистер Робинсон, — прервала его работница.

Теперь это не имело значения.