Ирония о якобы «маразме» Жукова, который по тексту романа при встрече не уверен, видел ли он раньше генерала Кобрисова, бьет совершенно мимо цели. Богомолов утверждает, что, так как Жуков в 1941 году командовал фронтом (14), он должен был встречать Кобрисова и забыть этого не мог бы – деталь, будто бы доказывающая некомпетентность Владимова в военных делах. В самом начале войны Жуков был недолгое время представителем Ставки на Юго-Западном фронте. По сюжету романа, генерал Кобрисов, отступая из Прибалтики вглубь страны, в начале 1941 года находился на Северо-Западном фронте, к которому Жуков отношения не имел. Под Москвой по развитию действия Кобрисов не попадает под командование Жукова, а потом оказывается в госпитале из-за ранения. Фактология этого сюжетного мотива в романе основана на воспоминаниях генерала П.В. Севастьянова (см. ниже). Никакой непоследовательности или ошибки в тексте Владимова нет – Богомолов или невнимательно прочитал текст, или в раздражении перепутал фронты и командующих.

В сочинении Богомолова приводится длинная цитата из выступления генерал-фельдмаршала К.Р.Г. фон Рундштедта на Нюрнбергском процессе (7), но совершенно непонятно, почему ответственность за его слова приписывается Гудериану. Тот факт, что Гудериан выступал на процессе не как обвиняемый, но как свидетель, Богомолов считает кознями американцев. Главное обвинение, предъявленное советской стороной Гудериану при подготовке Нюрнбергского процесса, было в преступлении, получившем в истории название Катынский расстрел: в 1940 году в лесах недалеко от Смоленска были казнены 21 857 польских военнопленных и представителей интеллигенции. По мнению союзников, не было представлено реальных доказательств вины Гудериана в этом военном преступлении. Их и не могло быть. В 1990-м Россия официально признала, что расстрелы польских граждан были произведены «тройками» НКВД по приказу ЦК ВКП(б), подписанному Сталиным, Молотовым, Берией и другими[427]. Обвинение Гудериана в Катынском расстреле было попыткой Сталина переложить на немецкого генерала преступление советского режима. Богомолов, писавший свой опус в 1995 году, не мог об этом не знать.

Полной фантазией звучит его сообщение о «заданиях», которые Гудериан якобы получал в американской тюрьме, где он находился как военнопленный в 1945–1948 годах. И совершенно непонятно, откуда взялись у Богомолова точные сведения о том, что именно говорил (или не говорил) Гудериан, выступая после войны с лекциями в закрытых американских военных школах (7).