— Всего-то два боя провел я, не подождать ли третьего?

— Ждать долго, а я не могу.

— Почему долго? — удивился Усачев. — Немцы ведь лезут. Вот мы с вами сидим тут, а через минуту, глядишь, объявят тревогу и снова в бой!

Но замполит поддержал меня.

— Посидите, побеседуйте, — сказал он и вышел из землянки.

Поначалу разговор у нас не клеился. Но стоило мне заговорить о Хабаровске, как Усачев сразу оживился.

— У нас теперь три часа ночи, — сказал он мечтательно.

— Тоскуете о родном крае?

— Не знаю, тоска ли это, а забывать не забываю. Случаются минуты, когда хочется хоть одним глазком взглянуть на Амур, на сопки, на тайгу, где прошли детство и юность и где впервые появилась мечта подняться высоко в небо.

— Мне говорили, что вы уже успели подняться выше всех ленинградских летчиков?

— Так уж получилось, немцы летели на предельной, по нынешним временам, высоте, а упустить их нельзя было...

Со слов замполита я знал, что не каждому летчику удается завязать бой на высоте десять тысяч метров и выше. На это способны лишь храбрые, опытные воздушные бойцы. Именно таким асом показал себя лейтенант Иван Усачев.

Он возвращался с боевого задания. В баках горючее было на исходе. Его хватило бы только дотянуть до аэродрома, и Усачев как мог экономил каждую каплю. Вел машину спокойно, плавно, прямым курсом, слегка касаясь рулей.

Видимость была отличная, и Усачев по привычке смотрел вниз на город, не потерявший и теперь своей красоты, своего величия, несмотря на нанесенные ему войной раны. Вот сероватой лентой тянется Нева, закованная в гранит; вот купол Исаакия; вот стрелка Васильевского острова и шпиль Петропавловской крепости, пронзивший, казалось, насквозь синеватое морозное небо...

Прежде, когда Усачев жил на берегах Амура, он мечтал побывать в Ленинграде, о котором знал только по рассказам да по немногим книжкам. Он вспомнил, с какой радостью встретил назначение на Ленинградский фронт, куда не так-то просто попасть молодому летчику. За эти несколько месяцев, что он летал над городом, Усачев успел всем сердцем привязаться к нему и жил, как и все ленинградцы, его борьбой, его муками. Каждая бомба, упавшая на город, каждый снаряд отдавались в душе невыразимой болью.

Едва он оторвал глаза от панорамы города и, откинувшись на спинку сиденья, слегка отдал от себя штурвал, как увидел широкую тень вражеского «юнкерса». Это было так неожиданно, что Усачев в первое мгновенье не поверил, но, присмотревшись, понял: довольно высоко над ним летит немецкий разведчик.

Может быть, в эту минуту немец фиксирует на пленку какие-то районы Ленинграда, чтобы через несколько дней по этим же снимкам их подвергли бомбежке или артиллерийскому обстрелу.