Сперанский предложил императору Александру план всеобщего государственного устройства, а для этого нужно принять законы, посредством которых «утвердить власть правительства на началах постоянных и тем самым придать действию сей власти более достоинства и истинной силы» (Там же. С. 110). Но в составлении плана Сперанский не учел исторических условий, в которых он жил, его планы опережают возраст и образованность народа, он «не чувствовал, что строит без фундамента», «хочет ввести будущее без настоящего», как сказал писатель Гейне, «делает второй шаг, не сделав первого», как сказал Фридрих Великий про австрийского императора Иосифа II. В октябре 1809 года план преобразований лежал на столе императора.
Все эти годы Сперанский стоял неколебимо около императора Александра, сила государственного секретаря превышала силу министров, но к 1811 году уменьшились хвалебные гимны, чаще стали звучать сарказм и порицания в его адрес. Сперанскому чаще стало казаться, что он занимает в чиновничьей среде слишком много места. От него отошло сословие приказных, узнавших о том, что надо сдавать экзамены для повышения в должности; вельможи – за ограничение их привилегий; высшие чиновники за то, что Сперанский может помешать их карьере и за то, что приходилось подчиняться «выскочке».
По всему чувствовалось, что ненависть к Сперанскому распространилась чуть ли не повсюду, заметна была даже при дворе императрицы Марии Федоровны и при дворе великой княжны и герцогини Екатерины Павловны.
Император Александр ничего не сделал для улучшения опасного положения своего государственного секретаря. И тут следует предположить, что два значительных человека в свите императора Александра – иногда называют их имена, министр полиции Балашов и Армфельд, которые чаще всего докладывали императору о «преступлениях» Сперанского, сыграли против него. А в начале интриги они предложили создать комитет во главе со Сперанским, который вершил бы всеми государственными делами. Сперанский отверг их предложения. Но это лишь предположение, догадка. Биограф Корф упрекает Сперанского в том, что он имел неосторожность умолчать об этом предложении императору, и это «благородное его отвращение от доноса было, в этом случае, непростительною политическою ошибкою против самого себя»: «Кабинетный труженик, занятый более делами, нежели людьми, не разглядел, при всей своей прозорливости, расставленной ему сети, не подумал, что против таких замыслов мало одного презрения. Если честь и высшее чувство не позволяли ему согласиться на дерзкое предложение, то самосохранение требовало – огласить его» (