Той осенью бракоразводный процесс принял неожиданно «жестокий» оборот и, по словам Беньямина, начал сказываться на его состоянии. К концу октября, когда рухнул американский фондовый рынок, он был сражен десятидневным припадком, во время которого не мог ни с кем говорить и никому звонить, не говоря уже о том, чтобы писать письма (см.: GB, 3:489, 491). 1929 г., принесший Беньямину множество успехов и в некотором отношении ставший пиком его карьеры как веймарского литературного критика, завершился для него глубокой депрессией. Несмотря на все гордые заявления о том, что развод сделал его свободным, следующие два года были для него отмечены величайшим эмоциональным потрясением в его жизни, вызванным изгнанием из родительского дома и из собственной семьи.

Новый, 1930 г. принес с собой хроническую нестабильность во внешних обстоятельствах жизни Беньямина. Хотя работа для газет и на радио более или менее поддерживала его на плаву в течение следующих нескольких лет, вплоть до захвата власти нацистами, покончившего с его карьерой немецкого литератора, теперь перед ним встала угроза экономического кризиса – в марте число безработных в стране достигло 3 млн, – с которой он не сталкивался со времен гиперинфляции в начале 1920-х. А развод, на который Беньямин пошел довольно безрассудно, угрожал лишить его всего наследства. Несмотря на это, он утверждал, что ни о чем не жалеет. Наоборот, Беньямин был намерен извлечь некоторые интеллектуальные выгоды из своего «импровизированного существования» и непреодолимого ощущения «временности» всего, что составляло его повседневную жизнь. В письме Шолему от 25 апреля, написанном на следующий день после судебного решения о расторжении брака, он сообщал, что «ушел с головой в это новое начало, включающее смену места жительства [и] способ зарабатывать на жизнь» (C, 365).

Это состояние внутренней решительности перед лицом внешней неопределенности отразилось в «чрезвычайно личном», как выразился Шолем, письме, написанном несколько недель спустя и свидетельствующем о «меняющихся изо дня в день констелляциях, в которых я пребываю уже несколько месяцев» (цит. по: SF, 162; ШД, 266). Письмо, о котором идет речь, касается семьи и брака Беньямина, в его изложении принимающих облик темных сил наподобие тех, которые действуют в романах Жюльена Грина: «Мою сестру можно поставить в ряд с наиболее неприятными женскими образами Грина». Отношения между Беньямином и его сестрой, и прежде не особенно сердечные, еще больше ухудшились. Его теперь уже бывшая жена впоследствии говорила Шолему, что сестра Беньямина «эксплуатировала его самым ужасающим образом». Судя по всему, речь шла о разделе наследства, оставленного старшими Беньяминами[288]. И все же сестра была не единственным препятствием, с которым он столкнулся. «А какую борьбу мне пришлось вести против этой власти не только там, где она противостояла мне в ней… но и во мне самом!» (цит. по: SF, 162; ШД, 266). Эта борьба, согласно часто цитируемому отрывку из его письма Шолему, велась с запозданием и в катастрофических обстоятельствах: