К концу февраля Беньямин начал совершать довольно осторожные вылазки с улицы Домбаль. Он посетил концерт квартета Рудольфа Колиша, которого немного знал благодаря Адорно. Кроме того, он снова начал видеться с друзьями, встретившись с Жерменой Круль после ее возвращения во Францию из Англии и регулярно устраивая дискуссионные вечера с участием Арендт, ее спутника жизни Генриха Блюхера и их общего друга Фрица Френкеля. Невзирая на эти контакты, Беньямин нередко сетовал на свою интеллектуальную изоляцию. «Сколь многое для меня бы значило говорить об этом с тобой, – писал он в начале апреля Гретель Адорно, – или вообще с каким-нибудь разумным существом… Моя нынешняя изоляция находится в слишком большой гармонии с текущей тенденцией, стремящейся лишить нас всего, что у нас есть. Нельзя сказать, чтобы она имела чисто интеллектуальную природу» (BG, 254). Его по-прежнему навещали друзья и знакомые, но их визиты были краткими, по пути в другие места. В Париже находились двое друзей Беньямина из окружения Брехта – кинематографист Златан Дудов и романист Бернард фон Брентано; последний прибыл на торжества, устроенные его французским издателем Грассе по случаю издания его романа «Теодор Хиндлер» во французском переводе. Беньямин никогда не стремился сблизиться с Брентано и даже очень резко отзывался о некоторых его произведениях. Подобно многим левым интеллектуалам той эпохи – так, Вилли Мюнценберг незадолго до того опубликовал открытое письмо с заявлением о своем выходе из коммунистической партии, – Брентано был глубоко ожесточен событиями, в которых видел предательство социализма Советским Союзом. Вместе с Игнацио Зилоне Брентано основал в Цюрихе нечто вроде постдадаистского, антисоветского авангардного движения. «Мне трудно себе представить, каким образом политическая озлобленность вроде брентановской способна обеспечить пропитание столь значительному, в конце концов, автору, как Зилоне. Лейтмотивом этого цюрихского авангарда служит внушаемая нам Брентано идея о том, что в России „в десять раз хуже, чем в Германии“» (BG, 255).

Поздней весной Беньямина донимал постоянный грипп, на несколько недель уложивший его в постель. Характер его болезней уже в начале 1939 г. указывал, что тяготы и лишения жизни в изгнании начали сказываться на его здоровье. Беньямин, прикованный к постели гриппом, был уже не тот человек, который всего год назад наслаждался прогулками в горах вокруг Сан-Ремо. Выздоровев, он занялся переделкой своего эссе о Бодлере, какое бы отвращение ни вызывала у него теперь эта работа. 8 апреля он признавался Шолему: «Ты, конечно же, понимаешь, как мне трудно браться за начинания, в данный момент ориентированные на институт. Если добавить к этому тот факт, что внесение исправлений в любом случае менее привлекательно, чем новые начинания, то ты поймешь, почему полная переделка главы о фланере продвигается довольно медленно» (BS, 252). Невзирая на внешнее и внутреннее сопротивление, Беньямин начал переосмысливать проблему взаимоотношений между Бодлером и фланером в новом ключе – под рубрикой праздности. Теперь фланер должен был предстать «в контексте изучения своеобразных черт, которые принимала праздность в буржуазную эпоху, в условиях господства трудовой этики», то есть речь шла об иной праздности по сравнению с представлениями о досуге в феодальную эпоху (BG, 254). В апреле он заявил Хоркхаймеру, что Бодлер «представляет собой тройное воплощение праздности… в качестве фланера, игрока и студента» (GB, 6:264). Примерно в то же время Беньямин завел для материалов по пассажам новую папку, носившую название «Праздность». На то, что Беньямин, переделывая эссе о Бодлере, думал о своем исследовании о пассажах с его темой, касавшейся судьбы искусства в XIX в., указывают и другие вещи. В начале апреля Беньямин послал экземпляр второго, немецкоязычного варианта эссе о произведении искусства Гретель Адорно с тем, чтобы она могла перепечатать его для размножения и последующего распространения; при этом он сообщил ей, что этот вариант дополнен некоторыми свежими соображениями. Папка с мыслями, относящимися к эссе о произведении искусства, была в 1981 г. найдена в Национальной библиотеке – судя по всему, она входила в число материалов, спрятанных там Жоржем Батаем после бегства Беньямина из Парижа в 1940 г., но вариант, отправленный в апреле 1939 г. Гретель Адорно, не сохранился.