Впоследствии ничто не могло заставить Гёте отречься от результатов этого спонтанного эксперимента. В «Полемической части» учения о цвете он с ехидством замечает, что еще никому не удавалось снова получить белый, соединив цветные лучи или смешав цветные частицы. Когда же Ньютон попытался сделать что-то подобное, то у него вышло «нечто мышиного, пепельного или гранитно-серого цвета, напоминающее строительный раствор, пыль или дорожную грязь». Остается только пожелать, продолжает Гёте, «чтобы все сторонники Ньютона носили нательное белье подобного цвета, и тогда по этому признаку их можно будет отличить от других, разумных людей»[1392].

Таким образом, белый цвет – это не синтез, а лишь начало всякого синтеза. Белый является одним из источников цвета наряду с другим, а именно с темнотой. Из их полярности возникают мутности, смешения, повышения – одним словом, все, что составляет цветной мир. Отсюда цветовое многообразие и в целом пестрота нашей жизни.

Цвета открыли Гёте путь к пониманию основных эмоциональных состояний человека. В тексте «Учения о цвете» он говорит об этом еще довольно сдержанно, в частности, в параграфе 920 мы читаем: «Впрочем, будет лучше, если мы и под конец не станем давать повода для упреков в бездоказательном умствовании»[1393]. В тот же период в других заметках, а также впоследствии Гёте высказывается на этот счет гораздо яснее. Так, например, дневниковая запись от 26 мая 1807 года гласит: «Любовь и ненависть, надежды и страхи – все это лишь различные состояния нашего замутненного внутреннего мира, через который дух смотрит либо в сторону света, либо в сторону тени. Если сквозь эту замутненную органическую среду мы смотрим в сторону света, то мы любим и надеемся; если же наши взоры направлены в сторону тьмы, мы ненавидим и боимся»[1394].

В своем «Учении о цвете» Гёте претендует на открытие великих, фундаментальных законов, и поэтому в данной области он, недавно имевший честь лично беседовать с Наполеоном, сравнивает себя с великим императором. Наполеон принял и «осветлил» мрачное наследие французской революции, но и самому Гёте, как он впоследствии объяснял Эккерману, досталось не менее мрачное наследство – «ошибка в учении Ньютона»[1395], которую он должен был прояснить. Как и Наполеону, ему приходилось действовать жестко, чтобы победить противников, – отсюда и тот воинственный дух, с которым он подходил к своим научным изысканиям. В предисловии к «Учению о цвете» тоже слышится угроза: «Таким образом, здесь не может идти речь о длительной осаде или затянувшейся междоусобице. Скорее, мы видим это восьмое чудо света уже как покинутую обитателями, грозящую обвалом древность, и сразу, безо всяких колебаний, готовы сносить его с конька и крыши, чтобы солнце заглянуло наконец в это старое гнездо крыс и сов»[1396].