… «Как вам рассказать о тогдашней России?» — спрашивал в свое время поэт Николай Асеев, обращаясь не столько к читателям, сколько к себе. Такой вопрос неизбежен и для историка, в том числе пишущего о времени Рыкова. Тем более что время жило не только в его «цветах», о которых говорилось в начале этой книги, но и во всем своем многоцветье, выражающем многообразие, многомерность, многослойность и диалектическую противоречивость единого потока жизни.

Одни и те же дни несли разноречивые события. В последние часы 1925 года, закрывая XIV партсъезд, Рыков уверенно заявил, что страна вступает в эпоху строительства социализма. И в те же часы здесь же, в центре Москвы, змеясь от Арбатской к Пушкинской площади, а затем через Пресню к Ваганьковскому кладбищу, двигалась многотысячная скорбная процессия с гробом Сергея Есенина. Наверное, не один человек повторял тогда и позже его слова: «Я оттого и мучаюсь, что не пойму, куда несёт нас рок событий…»

Поэзия Владимира Маяковского — «агитатора, горлана-главаря», казалось, была напрочь чужда есенинским мучениям. Но прошло немногим более четырех лет, и время ещё раз подтвердило свою неимоверную сложность. 17 апреля 1930 года по московским улицам медленно двинулся грузовик, за рулем которого сидел Михаил Кольцов, а в его обитом Татлиным железом кузове стоял гроб застрелившегося Владимира Маяковского. Спор о причинах его смерти не умолк и в наши дни, хотя несомненно — они имели не только личный, но и общественный характер.

Задумываясь над последним, не стоит ли вспомнить и о тех изменениях, которые начались в стране ровно за год до гибели поэта? Ведь апрельский пленум ЦК и ЦКК 1929 года, на котором Сталин вплотную приступил к подготовке изгнания из высшего партийного руководства Бухарина, Рыкова и Томского — последней тройки членов Политбюро, сформированного при Ленине, стал предвестником перемены всей общественной атмосферы.

Впрочем, две недели спустя после пленума, 1 мая 1929 года, стоя на правом крыле тогда ещё деревянного Мавзолея, Сталин и Рыков, а также находившиеся чуть поодаль от них, среди других вождей, Бухарин и Томский вроде бы по-прежнему приветствовали праздничные колонны москвичей. Но они собрались здесь все вместе в последний раз.

В тот Первомай по Красной площади провезли несколько макетов, на которых шаржированная фигура незадолго перед тем высланного из СССР Троцкого беспрестанно кланялась неимоверно толстым буржуям, чистила сапоги фашистам. На плакатах, призывавших окончательно «выкорчевать» оппозицию, фамилии Зиновьева и Каменева, однако, не значились. Они только что вновь были приняты в партию, и считалось, как говорили тогда, разоружились. Их даже пустили на гостевые трибуны, где, как всегда, было немало старых большевиков, участников первых маёвок, встреч послеоктябрьских майских праздников вместе с Лениным.