Мориц Шрамм – адъюнкт-профессор в Институте изучения культуры при Университете Южной Дании. Он прекрасно знает историю Германии и Дании, опираясь на нее в своей работе по изучению немецкой и датской литературы ХХ–ХХI веков.

– В одной из датских газет я пишу критические статьи по литературе, рецензии. На датском. Датские СМИ приглашают меня выступить с оценкой ситуации в Германии. В этом случае, конечно, возникает вопрос о собственной позиции, в том числе с учетом семейной истории. Для Дании внук Альберта Шпеера – что-то особенное, то есть не столь обыденная вещь, как для Германии. Это и хорошо. С другой стороны, когда я пишу статьи по литературе, классический гуманизм, обусловленный отчасти моей семейной историей, сказывается и здесь. При этом я не хотел бы, чтобы всё сводилось к тому, что я внук Альберта Шпеера. Это не всегда просто. Но пока проблем практически не было.

Бывали случаи, когда коллеги заводили со мной разговоры об архитектуре Альберта Шпеера – младшего и старшего, не зная, что я их близкий родственник. И когда ты вдруг говоришь, что прекрасно разбираешься в работах Шпеера-старшего, что ты знал его, что это твой дед, возникают интересные моменты. Было бы неправильно умалчивать об этом. Получается, что ты злоупотребляешь доверием своих коллег. Но с другой стороны, во время разговора неожиданно вставить «а кстати, я как раз…» тоже не всегда получается. Да и собеседник не всегда знает, как к этому отнестись. Однажды я рассказал про деда своему коллеге. Он был потрясен. И опять возникает дилемма – с одной стороны, молчать об этом нельзя, с другой – не стоит кричать об этом на каждом углу.

В оценке своего деда, Альберта Шпеера, Мориц пытается быть максимально объективным, отдавая себе однако отчет в том, что не может отделить себя от семьи полностью. Впрочем, Дания, где он живет уже более десяти лет, и датский язык, которым он владеет в совершенстве, способствуют возникновению той самой дистанции, которая позволяет Шрамму не быть предвзятым по отношению к деду и семье:

– Дед, будучи главным архитектором Третьего рейха, а потом и министром вооружений, прекрасно понимал, в чем участвует: это и создание военной промышленности, программа использования военнопленных, в том числе русских военнопленных, для принудительных работ в военной промышленности. Людей просто угоняли из других стран и принуждали работать в нечеловеческих условиях. Он несет ответственность за это. Он осознавал, что на нем лежит огромная вина, я в этом не сомневаюсь. Мне кажется, я видел это еще ребенком: у него всегда было сломленное выражение лица. Он вообще был меланхоликом. Он определенно понимал, что натворил. Конечно, многое он пытался вытеснить из памяти, придумывал разного рода оправдания, пытался переложить ответственность на других. Но где-то глубоко внутри он осознавал масштабы своей ответственности, от которой никуда не деться. Насколько я понимаю, до самого конца он оставался убежденным сторонником национал-социализма. Просто в какой-то момент, уже на завершающей стадии войны, он понял, что ком проблем нарастает, и пытался как-то повлиять на оценку своей роли, пытался выставить себя в лучшем свете, ну а после войны – тем более.